Голубое Сало
Шрифт:
– А это плохо?
– Мне нравится. Я люблю между ребер целовать, – она стала медленно целовать его грудь, спускаясь к ребрам.
– Его ты тоже любишь между ребер целовать?
– Сейчас укушу, – пригрозила Надежда.
– Только не за яйца, – зевнул Яков и кинул папиросу в ведерко. Окурок зашипел во льду.
– Поеду-ка я в Венецию, – Яков повернулся к ней. – В Москве весной так погано.
– В Венеции сейчас не лучше. Поезжай лучше в Испанию. Там в середине марта все цветет. А мы с графом к тебе приедем.
– Я не люблю втроем, ты знаешь.
– Ну, я одна приеду.
– Не смеши, – он
– Mon chat …tu es fatigue?
– Mais non, putain de merde… Васька стал решительно невыносим. Он пьянеет от одного бокала и ведет себя как свинья. Сегодня вообще… полез на меня с кулаками из-за какого-то мудака испанца. Мало ему Эренбурга. Все, зарекаюсь брать его в кабаки, – Яков трижды перекрестился.
– Не зарекайся, – Надежда стянула простыню с бледного-синего от света ночника тела Якова, осторожно взяла в руку его член. – Родным по крови надо все прощать.
– Он полуродной. И полубезумный.
– Он вышел отсюда, – Надежда взяла вялую руку Якова и прижала к своим бритым гениталиям, – значит – родной,
Она сжала безвольную руку Якова бедрами и опять взяла его член:
– Жаль, что я тебя не родила.
– А ты попробуй с Васей. У него толстый хуй. В отца. Не то, что у меня. Хочешь попробовать?
– Пока нет, – ритмично сжимая бедрами его руку, Надежда ласкала член. – Ты меня сегодня не хочешь?
– С набитой мордой как-то… не очень.
– Тебя же часто бьют твои любовники.
– Это кто тебе сказал?
– Не важно. Они тебя бьют. а потом сношают. Сношают Яшеньку в попочку. А Яшенька плачет и стонет, плачет и стонет, плачет и стонет.
Приподняв голову, Яков посмотрел на нее, откинулся на подушку и засмеялся:
– Дура! Вот дура!
Член его напрягся, пухлая рука Надежды умело ласкала его.
– Это охрана тебе горбатого лепит? – Яков налил себе шампанского, выпил. – Меня последний раз ты ударила. Полгода назад. И то – в шутку.
– А, на Яблочный Спас? Когда ты так мерзко испугал меня? Надо было тогда тебе сломать что-то. На память.
– Боишься мертвых?
– Сейчас оторву тебе скипетр.
– Скажи, а ты боишься именно мертвых, или смерти вообще?
– Заткнись, поросенок… не то… вот так… – она с силой сжала его член; головка набухла и побагровела. Яков поморщился:
– Иии… У тебя сильные руки… оой… слушай, а почему он дважды женился на левшах? Вот загадка для биографов…
– Задушим… задушим твоего зверя… как собаку-Тито… басовой струной от рояля…
– Слушай, а может, ты мне все врешь?
– Ааа… mon petit neoglobaliste… voila, et ici… – увлеченно продолжала она, глядя на разбухающий член.
– Может, он просто перестал тебя еть? А Пастернак тебе больше не дает?
– Что? – спросила Надежда, не выпуская члена из руки.
– Я говорю, может он уже давно… – с улыбкой заговорил Яков, приподнимая голову, но, встретившись со взглядом ее зеленых насторожившихся глаз, осекся.
Она посмотрела на него как на труп давно забытого, но родного человека, встала и вышла из спальни. Слышно было, как она долго идет босая через всю квартиру в прихожую – ко второму телефонному аппарату
– Nadine! – нехотя крикнул Яков, глядя на свой фиолетовый член. – Это очень глупая шутка… pardonne-moi! Надежда взяла трубку.
– Машину, пожалуйста, – донесся до Якова ее слабый голос.
– Говно, connard de merde… – он со вздохом откинулся на испачканную его помадой и тушью подушку. – Если с утра –
К половине второго ночи в Кремль были доставлены академики Ландау и Сахаров. Глыбу просветили, убедившись, что в ней – монстр с чемоданчиком на коленях. Были оперативно взяты пробы льда. В нем не обнаружили ни яда, ни радиации. Решено было поместить глыбу в теплое помещение, дождаться полного естественного размораживания и посмотреть на замороженного монстра. Сталин предложил совместить это с ужином. Ледяной конус внесли в Грановитую палату и положили в большой медный поддон, доставленный из Монетного двора. К глыбе приставили четырех охранников с автоматами. Рядом на стулья сели два профессора – микробиолог и физик-релятивист.
Помимо Молотова, Ворошилова, Берии, Микояна, Ландау и Сахарова, Сталин пригласил на ужин Булганина, Кагановича, Маленкова, князя Василия, сахарозаводчика Гуриновича, писателей Толстого и Павленко, композитора Шостаковича, художника Герасимова и кинорежиссера Эйзенштейна. Гости были введены Берией в курс дела.
Когда все уселись за длинным, изысканно сервированным столом, Сталин встал с бокалом шампанского в руке. На нем был темно-зеленый, бутылочного оттенка костюм, идеально подчеркивающий стройность его фигуры; напомаженные волосы были гладко уложены, высокий белоснежный воротник стягивала широкая полоса бриллиантового ожерелья со знаменитым тридцатикаратным изумрудом, подаренным вождю шахом Ирана; породистое точеное лицо светилось бодрым вниманием к происходящему.
– Товарищи, – заговорил Сталин, – мы собрались здесь по поводу уникального, феноменального явления. Такими подарками окружающий мир балует нас не часто. Уже дважды россияне третьего тысячелетия пытались связаться с нами. И дважды им мешали. В 1908 году помешало бездарное царское правительство, в 1937-ом – преступник и враг народа Ежов. Сегодня, похоже, людям будущего впервые удалось до нас достучаться. Свое послание нам, советским гражданам, они прислали в этом куске льда в день открытия Всероссийского Дома Свободной Любви, что само по себе символично. Великолепный дворец любви, освобожденной от вековых предрассудков, мы строили почти шесть лет. День открытия его золотых ворот стал всеобщим праздником, торжеством свободы и новой советской морали. И именно в этот славный день мы получаем третье послание из будущего. Я не знаю, что прислали нам наши праправнуки, но мой внутренний голос, к которому я прислушиваюсь всю мою сознательную жизнь, подсказывает мне. что это послание связано с нашей трудной и беспримерной работой по освобождению человека, с тем великим путем, которым идет наш великий народ. Поэтому я предлагаю выпить за Россию. Россию прошлого, настоящего и будущего.
Все встали. Сталин протянул бокал и стал чокаться с рядом сидящими. Хрустальный перезвон поплыл под расписными сводами Грановитой палаты. Все выпили и сели.
Стол был прелестный: на бело-голубой домотканной скатерти русского стиля стояла золотая и серебряная посуда Александра I; обильная русская закуска дразнила своим многообразием; здесь были копченые угри и заливная осетрина, паштет из оленины и фаршированные рябчики, простая квашеная капуста и телячьи языки с мозгами, соленые рыжики и заливные поросята с хреном; в центре стола высился золотой медведь, держащий на плече коромысло с двумя серебряными ведерками, наполненными черной, маслянисто блестящей белужьей и мелкой, сероватой стерляжьей икрой.