Голубое Сало
Шрифт:
– Может мне уйти? – встал Маленков.
– Sit down! – скомандовал Сталин, и Маленков сел. Сталин склонил голову:
– Многоуважаемые товарищи члены Политбюро. Я приношу вам свои искренние извинения. А тебе, товарищ Молотов, – персонально. И от души. От всей моей души…
Он помолчал, сидя со склоненной головой, и вдруг выпрямился, громко хлопнул в ладоши:
– Перемена скатерти!
Тотчас восемь слуг подошли к столу, взяли скатерть, подняли вместе со всей посудой и закусками, стоящими над головами гостей, и вмиг унесли,
Вскоре появилась другая скатерть – красно-белая, с советской символикой; на нее проворные руки слуг поставили новую посуду – дулевского фарфора, расписанную Малевичем. Посередине стола возникло огромное стальное блюдо с целиком зажаренной свиньей; морда ее была препарирована особым образом: на переносице торчало большое бутафорское пенсне, пятачок был сглажен, подслеповатые глазки хитро щурились, желтые зубы злобно торчали из-под презрительно изогнувшихся губ.
Все сразу узнали в свинье иудушку Троцкого.
– Пора бы его самого так вот подать на блюде! – воскликнул Булганин
– Не все враги хороши мертвыми, – заметил Сталин, дегустируя поданное ему в бокале вино. – Рекомендую всем «Киндзмараули» 45-го года.
Слуги вонзили в спину свиньи дюжину ножей и вилок и отошли к стене.
– Прошу вас, товарищи, – пригласил всех Сталин. – Теперь – самообслуживание. Любой кусок – ваш. Жареная свинина с картошкой – правильная советская еда.
Все встали, потянулись к свинье.
Вошел Толстой. Узкое бледное лицо его было спокойно; нижняя губа сильно распухла, на пиджаке виднелись следы паштета и крови.
– Садитесь, товарищ Толстой, – кивнул ему Сталин. Толстой прошел на свое место.
Молотов плюхнул в тарелку вождя громадный кусок свинины.
– Это тебе, Вячеслав, – Сталин подвинул ему свою тарелку. – У Троцкого я ем только уши.
Члены Политбюро засуетились, и в тарелке вождя появились два темно-коричневых свиных уха.
– Мы так и не выпили за правду, – напомнил Ворошилов, поднимая бокал с «Киндзмараули».
– Да-да! – задвигался Молотов. – Иосиф, ты забыл про главный сегодняшний тост.
– Что? – рассеянно прищурил глаза Сталин.
– За правду. Тост Анастаса за правду, – напомнил Молотов.
Сталин внимательно посмотрел на него:
– А что такое правда?
– Правда? – засмеялся, обнажая большие белые зубы Молотов, – Это – правда!
– Ну, а все-таки? – смотрел ему в глаза Сталин.
– Правда… это то, на чем мир стоит, – серьезно ответил Молотов,
Сталин брезгливо вздохнул и повернулся к гостям:
– Кто-нибудь может дать точное определение правды? Все молчали.
Сталин подождал минуту, поднял бокал:
– Не стоит пить за то, что не определимо.
– За что же тогда? – осторожно спросил князь Василий.
– Хватит этих тостов, – сказал Сталин и молча выпил. Все последовали его примеру.
– Замечательное вино! – причмокнул от удовольствия Шостакович. – Одного не могу понять – сколько раз был
– Буржуи любят французские вина, – заметил Микоян, отправляя в рот сочный кусок свинины.
– В крайнем случае – итальянские и испанские, – кивнул Эйзенштейн.
– У плутократов вкус испорчен католиками. У них же в причастии – только сухие вина. А у нас – сладкий «Кагор»! – откликнулся Каганович.
– Поэтому они и полусладкого шампанского терпеть не могут, – пробормотал Берия.
– Но все-таки это странно, товарищи, – Шостакович поднял пустой бокал, и парень в красной рубахе тут же наполнил его. – Такое вино – и не пить?
– Все дело в сахаре. Только в сахаре. Грузинский виноград слишком сладкий для плутократов, – жевал Каганович. – У них у всех диабет!
Гости засмеялись.
– Дело вовсе не в сахаре, – проговорил Сталин, разрезая свиное ухо.
– А в чем же, товарищ Сталин? – спросил Шостакович.
– В 46-ом я угощал де Голля превосходным «Ахашени». Выпили с ним одну бутылку, начали другую. Why not, fuck you slowly? Наконец допиваем вторую. Приносят третью. И де Голль спрашивает: «Иосиф, что это за вино?» Я говорю: «Ахашени». Тебе не нравится?» – «Да нет, – говорит, –мне-то как раз нравится. Но оно никогда не понравится французам». – «Почему?» – спрашиваю. «Потому что у него привкус крови». На том и расстались. О сахаре этот Couillon de Couillon ничего не сказал. На каждое Рождество я посылаю ему ящик «Ахашени». А он мне – ящик своего любимого бургонского «Chardonnay».
– Чего ждать от этих лягушатников! – махнул ножом Каганович.
– А от пархатых? – спросил Сталин и захрустел ухом.
– Иосиф, я, между прочим, – еврей, – неловко улыбнулся Каганович.
– Я тоже, – ответил Сталин. – Но только наполовину. Маленков, что у нас со сталью?
– В каком смысле, товарищ Сталин?
– Вот в таком, – Сталин взял с тарелки недоеденное свиное ухо и показал Маленкову.
Все смолкли. Только Толстой, не обращая ни на кого внимания, остервенело кромсал, совал в рот и жадно жевал свинину, чавкая и бормоча что-то нечленораздельное.
Маленков вытер губы салфеткой, встал:
– В первом квартале наши домны выдадут не менее двух миллионов тонн стали, товарищ Сталин. Сталин молча разглядывал свиное ухо.
– Интересно… – проговорил он после затянувшейся паузы. – Вот это – жареное свиное ухо. Если посмотреть с нормального расстояния. А если приблизить его совсем к глазу… – он поднес ухо к своим пристально блестящим глазам,– тогда человек может и не знать, что это всего лишь жареное свиное ухо… Здесь открывается такой поразаительный ландшафт… горы какие-то… плавные горы… словно их кто-то оплавил… может там взорвали водородную бомбу? – он поднял голову – Сахаров! Вы же работали над водородной бомбой?