Голубое Сало
Шрифт:
– Так вот, этот москвич с восточной кровью давно уже обратил внимание на один любопытный факт, – Микоян с лукавой улыбкой посмотрел на сидящих. – Каждый раз, когда товарищ Сталин говорит о…
Вдруг от глыбы отломился солидный кусок льда и с грохотом обрушился в поддон. Гул от загудевшего поддона поплыл по залу.
Все притихли. Микоян стоял с бокалом в руке.
– Будто колокол вечевой, прости Господи… – перекрестился Герасимов.
– Товарищ Берия! – позвал микробиолог. Берия встал, подошел к глыбе, глянул. На месте отвалившегося
– Что там, Лаврентий? – спросил Сталин.
– Показалось колено этого бастарда, – Берия наклонился поближе.
– Товарищ Берия, лучше руками не трогать, – предупредил микробиолог
– Стоит посмотреть? – спросил Сталин, с наслаждением потягиваясь.
– Пока ничего интересного, – выпрямился Берия и повернул свое умное лицо к микробиологу – Сколько ждать еще?
– Лед рыхлый, товарищ Берия, часа через два должен отпасть.
– Через два? – услышал Сталин.
– Через два, товарищ Сталин, – поправил очки микробиолог.
– Что ж, – потрогал свои стремительно розовеющие щеки Сталин. – Тогда, парни, подавайте горячее.
Слуги в кумачовых рубахах, стоящие неподвижно у стен, сорвались с мест, скрылись в дверях.
– Можно мне взглянуть, товарищ Сталин? – встал Толстой.
– Мы все посмотрим, товарищ Толстой. Когда по-настоящему будет на что. Садитесь, пожалуйста. Анастас, извини, что тебя снова перебили. Мы слушаем тебя, mon ami.
– Да у меня как-то …весь запал вышел! – засмеялся Микоян.
– Мы понимаем тебя, дорогой. Это крайне неприятно, когда перебивают, – качнул головой Сталин. – Мой покойный отец никому этого не прощал. Скажи просто – за кого нам пить?
– За правду.
– Превосходный тост! – неожиданно громко воскликнул Сталин, вскочил с места и пошел к Микояну – За правду! Великолепно, Анастас! Просто великолепно! За правду! Превосходно!
Он трижды расцеловал Микояна в его гладкие желтые щеки, щелкнул пальцем:
– Шампанского! Непременно шампанского! За правду! Пьем за правду! Господи! – Сталин прижал ладони к пылающим щекам. – Многие годы, даже десятилетия я мучительно ждал, чтобы кто-то из вас хоть раз произнес этот простой, как плач ребенка, тост. Хоть кто-нибудь, хоть раз! Один-единственный раз!
Он замолчал и быстро прошелся вдоль стола. Все смотрели на него. Слуги, подошедшие было к серебряным ведеркам с бутылками шампанского, замерли. Слышно было, как шуршит каменный пол под подошвами узконосых ботинок вождя да часто капает в поддон талая вода.
– Правда… правду… ничего, кроме правды… – задумчиво произнес Сталин. – Сколько людей сидели за этим столом. И ведь не простые люди. Советская элита. Сливки общества. И ни один из них ни разу не додумался поднять тост за правду.
– Лучше поздно, чем никогда, Иосиф, – улыбнулся Микоян.
– Молчи! – резко одернул его Сталин, подошел к столу и посмотрел на сидящих так, словно видел их впервые.
Взгляд его дошел до Толстого.
– Так
Толстой медленно встал. Его сутуловатая худая фигура в старомодном стального оттенка костюме с двубортным пиджаком и золотыми пуговицами с двуглавыми орлами нависла над сверкающим золотом и хрусталем столом. Узкое, мучнисто-белое лицо непонимающе смотрело на Сталина белесыми глазами навыкате.
– Вы же мастер слова, не так ли? – спросил Сталин.
– Я… член Союза писателей, товарищ Сталин, – глухо произнес Толстой.
Сталин пристально заглянул ему в глаза, сделал шаг назад, размахнулся и ударил Толстого кулаком в лицо. Толстой размашисто упал на стол, узкая лысоватая голова его гулко ударила в золотого медведя и опрокинула его. Остатки икры, вылетев из серебряных ведерок, попали на костюмы Кагановича, Маленкова и Булганина. Сталин схватил золотую чашу с оленьим паштетом, нахлобучил на голову ворочающегося на столе Толстого, затем схватил писателя за мосластую руку, потянул со стола:
– Стоять!
Толстой, давя хрусталь, слез со стола и встал, пошатываясь. Золотая чаша сияла у него на голове, выдавленный паштет валился писателю на плечи и грудь, кровь текла из разбитых губ.
– К сожалению, вот так выглядит современная советская литература, – показал Сталин на Толстого, подошел к своему месту и сел. – Идите, товарищ Толстой, приведите себя в порядок и присоединяйтесь к нам.
Толстой, пошатываясь, вышел.
Каганович, Маленков и Булганин принялись салфетками счищать икру со своих костюмов.
– Я давно уже не читаю толстых журналов, – усмехнулся Булганин. – Открываешь какой-нибудь «Новый мир», читаешь одну страницу, другую, третью… а на двадцатой понимаешь, что это никакой не новый мир. А очень, очень старый.
– Золотые слова, Николай, – кивнул Сталин и пристально посмотрел на Маленкова. – А тебе, mon petit chat, если ты будешь продолжать, я когда-нибудь здесь, под этими сводами, при всех вот этим ножом отрежу яйцо, посолю, поперчу и заставлю тебя съесть. И если ты, salaud, тогда поморщишься, я велю тебя зажарить, как Бухарина. Но не на костре, а на углях. А потом приглашу сюда твоих аппаратчиков, усажу за этот стол и заставлю этих ублюдков съесть шефа под красным соусом. А потом Манизер тебе отольет памятник. Из говна благодарно переваривших тебя сотрудников. Понял?
– Понял, – отвел узкие бурятские глаза Маленков. Молотов нетерпеливо вздохнул.
– Что ты? – угрюмо посмотрел на него Сталин.
– Иосиф, ты нас обижаешь.
– Почему, Вячеслав?
– Почему ты все время говоришь – я, да я – Я прикажу. я отрежу Большинство из присутствующих здесь товарищей с удовольствием отрезали бы Маленкову все, что можно и что нельзя. А я бы лично, – Молотов взглянул на побелевшее широкоскулое лицо Маленкова, – лично зажарил бы его на углях. На медленных углях.