Голубой берег
Шрифт:
Через десять минут буран навалил возле нас сугроб, засыпав верблюдов по живот. Еще через полчаса из сугроба выглядывали головы животных. Верблюдчики, повернувшись спиной к ветру, прижались к верблюдам. Долгое ожидание на месте грозило гибелью.
— Карабек! Карабек! — закричал я. Вой бурана глушил голос. Я вынул затычку из дула винтовки и выстрелил. Карабек приподнял голову.
— Карабек, проводника нет! — крикнул я.
— Ехать надо, — донесся из бурана глухой голос. — Что «и будет — ехать надо, стоим — мороз заберет.
Карабек замолк, уткнувши голову в спину яка.
«Если даже Карабек умолк, — дела плохи», — подумалось мне.
— А проводник? Будем ждать?
— Он из Кашка-су, — сказал Карабек, —
Я погнал Алая вперед. Караван верблюдов двинулся дальше. Начался страшный путь. Верблюды падали на бок в глубокий снег. Верблюдчики с проклятиями развьючивали их. Верблюд, упавший на бок, сам подняться не мог. Его подымали, заставляли правильно лечь, снова вьючили и снова подымали. К тому времени, когда верблюдчики успевали навьючить, верблюда почти целиком заносило снегом, он превращался в сугроб. Единственным спасением было то, что киргизы умеют быстро связывать веревки без мертвых узлов и быстро развязывать такие узлы.
Мы пробивались вперед без дороги. Алай окончательно выбился из сил и поминутно останавливался. Время от времени я стрелял: может быть, кто-нибудь и услышит. Но надежды на это почти не было: какие еще безумцы могут ехать в эту пору? Все живое на огромном пространстве Алайской доданы в это время притаилось в кибитках, в аулах.
Проезжая мазар — древнюю могилу святого, — я снова выстрелил. Верблюдчики подняли головы. Я выстрелил еще раз, и вдруг сквозь просвет в снежной пелене мы увидели, как из мазара поднялась фигура и пошла ко мне. Верблюдчики в ужасе спрятали головы под тулупы. Я тоже испугался. Испугался того, что начал бредить, что вот мне уже являются привидения. Караван остановился. Призрак то исчезал в снегу, то вдруг всплывал на гребне валов. Чтобы выяснить, наконец, тайну этого «привидения», я выстрелил в направлении приближающейся фигуры. Тогда «привидение» закричало: «Не стреляй!» «Плохо, — подумал я, — уже звуковой мираж начинается. Но, может быть, это наш пропавший проводник? Нет, он не мог прятаться тут». И потом я был уверен, что проводник оказался предателем, подосланным Бароном.
Однако я оставил караван и вместе с Карабеком поехал навстречу незнакомцу.
Мне едва удалось заставить Карабека следовать за собой. Он требовал, чтобы караван бежал от этого злого духа.
— Слушай! — закричал вдруг «злой дух». — Зачем смерти хочешь? Только враг погонит в такую погоду. Я знаю. Я пережду буран в мазаре. Не говорите об этом мусульманам: они будут сердиться, что я спрятался в могильном склепе. Места там на двух человек, это вас не спасет. Но ваши кибитки недалеко… Садись на кутаса. Кутас зимой дорогу делает. Поезжайте влево к реке. По долине не проедешь: дорога закрыта.
— А ты кто? — закричал я. — Кто?
— Я? Разве ты меня не знаешь?
Тут я всмотрелся в его обледеневшее лицо и невольно от удивления вскрикнул. Человек махнул рукой и опять исчез среди пурги.
— Карабек! — закричал я. — Ты знаешь, это опять Шапка из куницы. Третий раз у нас странная встреча. Он всегда является в самую трудную минуту!
— Знаю, — ответил, Карабек, — только тот, кто спрятался в мазаре, — не живой человек, а дух. Аллах, иль-лах расул иль-ла! — зашептал Карабек. — Начальник, ты просто ошибся. Может, это шайтан был?
Тут к нам подошел караван. Мы решили ехать налево, к реке. Снова началась бесконечная качка, снова мучительно тяжелые перевьючивания верблюдов. Чувства наши притупились.
Послушав совета «призрака», я пересел на кутаса. «Пусть расталкивает снег своей грудью», — решил я и поехал вперед.
С быстротой 30–35 метров в секунду с «Крыши мира» — памирских высот — летел снег, колол лицо тысячами иголок. Ветер рассекал кожу льдинками.
Из ран выступали капли крови и сейчас
Буран пробирался в малейшие щели нашей одежды; сквозь тулуп, полушубок и альпийский костюм он леденящим душем студил тело.
Огромный бык Тамерлан, на котором я ехал верхом, сразу же почувствовал безвольность моей руки. Сопя и выпуская из разорванного носа струи пара, он вдруг остановился. Я прислушался и обернулся назад.
— В-з-з-з… в-з-з-з… — шелестел и звенел снег.
Снежная пелена была до того густа, что я не видел за собой никакого каравана и даже Карабека не видел.
«Только бы не отбиться, не отбиться», — думал каждый из нас. Но бесконечные удары снежных волн доводили до отупения, обессиливали. Вот и теперь надо было подхлестнуть Тамерлана камчой, издать губами свистящий звук, напоминающий хлопанье бича, и ударить ногами по тяжело вздымающимся, как кузнечные меха, бокам кутаса, но губы замерзли, и не было сил даже шевельнуть рукой. Раздался рев верблюдов, и сбоку мелькнула тень Карабека, за ним четыре верблюда на привязи, лошадь с Шамши и самоваром, Саид, поддерживавший привязанного к седлу Джалиля, а совсем сзади тянулся мой жеребец Алай, измученный и понурый. К его ногам жался бедный пес. Увидав меня, он жалобно завизжал.
Небольшой караван остановился.
— Начальник, начальник, назад ехать надо! — закричал один из караванщиков. — Совсем заблудились. Замерзаем.
— Вперед надо! — закричал я.
— Нельзя! — кричал Карабек.
— Надо, заставь верблюдчиков, — отвечал я.
Преодолевая безразличие ко всему, даже к смерти, я погнал кутаса вперед, и он, как снегоочиститель, храпя, начал снова рассекать снежные груды, проминая траншею в снегу.
Очень хорошо помню, как я, разозлившись на поминутно останавливавшегося быка, погнал его вперед. Внезапно меня подбросило, я вылетел из седла и несколько секунд барахтался на огромных рогах кутаса, ничего не понимая. Кутас храпел и пятился назад, а затем я свалился в снег. Кутас сейчас же свернул вправо и сделался невидимкой. Я барахтался в снегу, путаясь в тулупе, сползая по склону вниз, когда сверху послышались верблюжьи крики. Мимо меня, скользя по склону разъезжающимися ногами, пронесся, как аэросани, верблюд. Карабек, прыгая с него, упал на меня. С его помощью я снял тулуп.
— Река Сурх-Об! — закричал мне на ухо Карабек и покатился вниз, вслед за орущим верблюдом, куда-то сквозь пелену снега.
Стараясь разглядеть верблюдов, стоящих наверху, я только сейчас заметил, что сумерки переходят в ночь. Остановившихся груженых верблюдов, перепуганных и орущих, киргизы-верблюдчики с трудом свели вниз. Кутаса решили не искать: «сам домой придет», и я взгромоздился на лошадь, подостлав под себя на седло тулуп.
Перед нами внизу, на самом берегу реки, темнели заросли колючего кустарника — тугаи. Долго и упорно взад и вперед ездили мы вдоль края тугаев, разыскивая в зарослях тропинку. Наконец, Азам, которому надоело прыгать по следам каравана, бросился вперед и вскоре исчез в тугаях. Вслед за Азамом, ведя верблюдов на поводу, мы въехали в тугаи. Алай храпел и прыгал, как заяц, пробивая дорогу в снегу. Тугаи представляли собой сплошной снежный сугроб. Слышался нарастающий рев реки. Мы медленно двигались вперед. Снежные бугры расступились.
Перед нами открылась широкая черная полоса с белыми пятнами: незамерзшая река, темневшая в ледяных берегах, несла большие глыбы льда. Верблюдчики подняли крик.
— Товарищ начальник! — кричал Карабек. — Ехать нельзя: муз, муз идет!
Льдины проплывали очень быстро, бултыхаясь в водоворотах и ломаясь на камнях. Это и был «муз». От бешеного движения воды и льда в воздухе стояли гул и треск. Пелена снега закрывала противоположный берег; казалось, что черная поверхность воды уходила под какой-то туманный занавес.