Голубой берег
Шрифт:
Мы обошли опять кибитку с другой стороны и попали в помещение для скота.
Бесчисленное множество овец, прижавшись друг к другу, стояло под огромным навесом. Саид лежал на подстилке, уткнув голову в кошму, и бормотал. Откуда-то из темноты три верблюда и один горный бык свешивали над ним удивленные морды, будто слушая его пение. Саид пел:
«Скоро, скоро, скоро появится Сарыкар. Желтый снег съест белый снег. Белый снег уйдет вниз, вниз, в долину. Откроются— Кто же тебя не услышит? Почему так поешь? — спросил Карабек.
Парень, сев на корточки, поглядел на нас. Из-под черной шапки исподлобья смотрели его угрюмые глаза.
— Сабира, — ответил он.
— Как Сабира? Где она? — спросил я, вспомнив ночную красавицу, помогавшую мне тушить пожар.
— Она заперта здесь в кибитке…
Тут Саид объяснил, что уже несколько лет он пастухом у Барона отрабатывает калым за Сабиру, которую тот обещал отдать Саиду в жены. Теперь утром Барон рассердился на него.
Сабиру же Барон продаст в Кашгар, как только откроются перевалы.
— Ничего не понимаю. Разве она дочь Барона? А не старика Деревянное ухо, который в кости играет?
— Да, она дочь Шамши. Но он бедный старик, а Барон его родственник.
— А чей это скот?
— Барона.
Сказав это, парень испугался и, обернувшись, быстро заговорил:
— Нет, я ничего не рассказывал. И я не видел вас. Я ничего не знаю. Уходите, уходите. Лучше уезжайте из кишлака. Ячменя вам никто не даст.
— Почему же?
— Так сказал Аллах, — ответил пастух.
— Разве сам Аллах был у вас в кишлаке?
— Нет, так сказал Голубой берег…
Вот оно, оказывается, что! Об этом я слыхал много раз. Нам не в первом уже кишлаке единоличники отказывались продать ячмень, ибо таинственный Голубой берег запрещал это. Он же агитировал против посева пшеницы и против ТОЗов…
ЯЧМЕНЬ
— Дорогой товарищ Кара-Тукоу, — сказал мне Карабек. — День приходит — ячмень нет. День уходит — нет. Ступай домой. Я один понюхаю воздух в кишлаке.
Вернувшись в кибитку, я застал у себя собрание. Я встретил тут всех знакомых уже мне киргизов; не было одного только Шапки из куницы — киргиза, который ночью нас вел в Кашка-су. «Куда он девался, этот Шапка? — опрашивал Карачек. — Наверное, уехал из кишлака».
Одни киргизы сидели возле кибитки, другие стояли внутри, иные подходили, пробираясь глубокими тропинками, вырытыми в снегу.
Огромный
Не успел я открыть рот, чтобы начать разговор, как в дверях кибитки появилась юркая фигура Барона.
— Нет ячмень, начальник, — сказал он. — Пусть начальник едет домой. А пшеницу везите. Зерно пусть дают.
«Почему Барон настаивает, чтобы везли именно зерно, а не муку?» — удивился я.
— У вас мельница есть?
— Есть, — ответил Барон.
— А кто хозяин?
— Все — хозяева.
— Барон — хозяин, — сказал Джалиль Гош.
Барон что-то быстро начал говорить Джалилю, так что я ничего не понял.
— А баи есть у вас?
— Баев нет. Баи были, заграницу ушли… Я бедняк. Все бедняки… — заговорил Барон… — Граждане, собрание не состоится, расходитесь.
Оставшись вдвоем с Бароном, я потребовал, чтобы он немедленно освободил плачущую девушку. Ни слова не сказав, зло сверкая глазами, он ушел.
Вечер, быстро наступающий в горах, уже окутал кишлак.
Карабек не возвращался.
Пришел Шамши и сел против меня.
Он долго жевал губами, огладывался, кряхтел и смотрел куда-то мимо меня.
— Может быть, начальник пойдет спать сегодня в нашу кибитку? — заговорил, наконец, Деревянное ухо.
— Почему я не могу спать здесь? — удивился я.
— Я не знаю, не знаю… Как хочет начальник. У нас в кибитке крепкие двери…
Так как Карабека все еще не было, я начал беспокоиться. Наконец, я решил на всякий случай принять предложение старика. Вместе мы перетащили вещи.
— А я буду ждать там твоего помощника, — сказал Шамши.
В кибитке, к своему удивлению, я застал Сабиру и старуху, жену Шамши. Они разжигали костер. Мы заперли двери на засов, и я начал устраиваться.
В дверь кто-то громко постучал.
«Опять ночь, опять начинаются происшествия», — подумал я и спросил:
— Ким? Кто?
— Мен? Я, — ответил незнакомый голос.
— Ким сен? Кто ты?
— Мен, — снова ответил голос, не желая называть себя.
— Бир сагат келынь, приходи через час, — ответил я, рассчитывая, что Карабек через час вернется. Но человек за дверью настойчиво тряс дверь. Послышался еще один голос, что-то тихо говоривший.
— Кетынь, уходи, — сказал я, затем быстро прошел в кибитку, снял со стены винтовку, достал патрон, поставил на предохранитель и повесил снова на столб. Старуха вдруг завыла. Девушка сердито начала ей что-то говорить. Больше никто не стучал. Меня стало клонить ко сну. Я достал спальный мешок, расстелил, снял валенки и начал влезать в него. Все смотрели на мой мешок с изумлением. Винтовку я положил рядом. Только лежа в мешке, я почувствовал, как я устал.
Сабира подбрасывала в костер полынь. Над самым полом дыму было мало, и слезы уже не лились из моих глаз.
— Джуда яхши кизимка Сабира — очень хорошая девушка, — подобрал я комплимент по-киргизски.
Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы.
Незаметно я заснул. Проснулся я, повидимому, очень скоро. В свете тлеющих углей костра около меня стояли двое. Они яростно спорили.
Я увидал молодого киргиза и Сабиру. Киргиз держал в руках мою винтовку. Сабира тоже держалась руками за винтовку и тянула ее к себе.