Голубой берег
Шрифт:
— Я не говорил о тебе. А если ты хороший член сельсовета, то должен помочь нам с ячменем. Можете вы нам дать семян?
— Я тебе не могу сейчас сказать.
— Почему?
— Не могу. Потом.
— Да почему же потом, а не сейчас?
— Я должен подумать.
И он поднялся, чтобы уйти.
— Сколько же времени ты будешь думать?
— Часа два. Через два часа мы скажем.
«Удивительно, с кем он хотел советоваться?» — подумал я. Попросив через два часа собрать всех в кибитке, мы с Карабеком вышли на улицу. Нам захотелось познакомиться с жителями поближе и по возможности подготовить
Начать мы решили с хозяина нашей кибитки.
Перетащив вещи в сарай, мы подбросили лошади сена, дали Азаму лепешку и отправились к хозяину.
Шамши-Деревянное ухо сидел посреди кибитки, раскачиваясь и закрывши глаза. Он бормотал что-то себе под нос. В темном, грязном углу восседали две худые старухи, еле прикрытые тряпками. Нищета глядела изо всех углов.
— Солом! — сказал Карабек. — Проснись, старик. Не видел ли ты во сне арбу пшеницы? Мы можем тебе дать ее наяву.
— Что? — старик открыл глаза. — Я видел во сне десять верблюдов. Один шел с золотом. Второй верблюд шел с серебром. Третий верблюд шел с опием. Четвертый…
Он не спеша загибал по пальцу на руке.
— Хорошо, остановись, ты видел слишком много верблюдов. Выслушай лучше нас.
Мы присели на кошме, и Карабек коротко рассказал, в чем дело.
— …Четвертый верблюд с дынями. Пятый— с коврами. Шестой — с табаком… — старик продолжал загибать пальцы и качаться, опять закрыл глаза и в то же время слушал нас. — Седьмой верблюд… Как? Ячмень? Есть ячмень! — вдруг воскликнул он и открыл один глаз.
— Много даю ячменя! — здесь старик открыл оба глаза и вытаращил их. — Даю! — он еще шире открыл глаза и хлопнул себя по лбу. — Только вот что, будем играть в кости. Если вы выиграете десять раз, тогда я вам даю ячмень, пять мешков даю.
«Ого!» — подумал я.
— Пять мешков мало, — сказал Карабек, беря в руки кости.
— Десять!
— Да что вы его слушаете! — закричала вдруг старуха. — У него и одного зерна за душой нет! Если бы десять мешков было у нас! Зачем, старый дурак, небылицы говоришь?..
Старик недовольно скосил на старуху глаза и снова принялся дремать и качаться. Мы поняли, что старуха права, здесь не было и зерна. Раздосадованные потерей времени, мы вышли на улицу…
Кишлак молчал. Склоны гор, освещенные солнцем, поднимались над ним. Черные овалы кибиток беспорядочной группой пятен раскинулись по долине. Метель, прошедшая ночью, навалила на пространствах меж кибиток много снега. От кибитки к кибитке нужно было пробираться, проваливаясь в снег, расчищая тропинку в сугробах. Одинокие дымки поднимались из тюндюков — отверстий в крышах кибиток. Тихая возня верблюдов и редкие крики ослов нарушали тишину.
«Напрасно мы будем стоять здесь, точно жалкие нищие, — подумал я, — никто не бросит нам и горсти ячменного зерна».
— Подожди, — оказал Карабек.
Он остановился и, подняв палец к уху, прислушался. Откуда-то доносилась киргизская песня.
Обойдя большой снежный завал, мы увидели огромную кибитку, вернее, целый квартал кибиток, кибиточный дворец. Он раскинулся как шатер. Подпираемая палками, составленная из войлока, досок, мешковины, это была царица среди кибиток; такие обычно имели баи, богачи; кибитки их состоят из нескольких отделений, к ним примыкают еще кибитки,
Когда мы подошли к кибитке, песня прекратилась. Но сейчас же откуда-то из глубины до нас донеслись плач и стон.
— Поет мужчина, плачет женщина, удивительные дела, — сказал Карабек, вытаращив глаза. — Может быть, здесь умер человек? Уйдем, здесь не дадут ячменя.
Но новый взрыв плача удержал нас на месте. Выбрав одно из многочисленных отверстий, мы шагнули в него. Мы очутились в пустом темном помещении.
— Кто тут есть? — громко сказал я.
Ответа не было. Тогда мы прошли в следующее отделение. Там тоже никого не было. По углам лишь стояли сундуки, окованные железом, лежали мешки, ящики, какие-то кости. Три узких отверстия открывали вход в следующее отделение. Мы заглянули в них.
Что за история! Там также не было ни души. Однако сдавленный плач продолжал доноситься к нам откуда-то из темноты. Шагнув еще в одни двери, мы очутились в полном мраке. Пробравшись на ощупь среди сундуков, мы натолкнулись на следующую переборку. За ней, теперь уже явственно, плакала какая-то женщина. Мы нащупали дверь — она была заперта огромным висячим замком.
— Кто там? — негромко спросил я.
Плач прекратился, и тотчас же за стеной раздалось рычание собаки.
«Какая ерунда, — подумал я, — это уж слишком похоже на сказку: запертая в замке красавица и злое чудовище ее охраняет. Только все в киргизском варианте: дворец сделан из дырявого войлока и очень уж пахнет овчиной». В темноте возле моего лица я ощутил частое дыхание Карабека.
— Спроси ты, — сказал я.
Он начал по-киргизски спрашивать, кто там и почему плачет. Но никто не ответил. Собака же начала рычать и рваться на цепи так громко, что мы поспешили выбраться назад.
— Нужно же, в конце концов, найти здесь хозяина, — сказал я.
Мы заглядывали в разные дыры и, наконец, увидали приотворенную дверь. Толкнув ее, я вошел. На ковре, у малюсенького заднего окошка, скупо освещавшего конуру, сидели два человека. При нашем появлении один из них вскочил. Это был Барон. Он взмахнул руками и принялся говорить что-то; видимо, неожиданный наш приход смутил его.
Другой человек тоже поднялся не спеша и, поклонившись нам по-европейски, начал пристально и несколько насмешливо рассматривать нас. Этот поклон, маленький рост человека и его лицо невольно обратили на себя особое внимание.
«Японец!» — подумал я, всмотревшись. Но было темно, человек, не говоря ни слова, сел опять в угол.
— Ну, как с ячменем? — спросил я Барона первое, что пришло в голову.
— Нет ячменя, — резко ответил тот.
— Скажи, а кто там плачет, в кибитке?
— Где плачет? Там ничего нет.
— Там джины плачут, дьяволы плачут, товарищ начальник… — насмешливо сказал Карабек.
Барон ничего не ответил. Резко повернувшись, я вышел.
«Так не забудь про собрание», — кинул я обернувшись.
Отходя уже от кибитки, мы опять услышали пение.
— Стой, ты знаешь, кто поет? — сказал Карабек, прислушиваясь. — Тот парнишка поет, голос Саида поет. Пастух в голубых штанах, который утром оказал, — Барона не боится.
— Саид? В таком случае следует вернуться. С ним нужно поговорить.