Голубой велосипед
Шрифт:
– А я проголодалась, – сказала Леа, беря под руку своего спутника.
– Сейчас поедем. Я хотел свозить вас в "Монсеньор", но там даже для меня не нашлось свободного столика. Заказал столик в "Шехерезаде", где выступает Лео Мержан. Тамошний русский оркестр – один из лучших в Париже. Думаю, вам он понравится.
То ли водка, то ли черная икра, то ли шампанское и скрипки, но Леа почувствовала, что ее охватила и понесла радость жизни, от которой ей захотелось громко смеяться и опустить голову на плечо Тавернье.
Франсуа Тавернье чувствовал, как трепещет она в его объятиях. Он прижал ее крепче, и вскоре они двигались по танцевальной площадке как, казалось, единое существо.
И после того, как музыка стихла, они продолжали вальсировать. Потребовались смех и аплодисменты зала, чтобы они "спустились на землю".
Не обращая внимания на посетителей, Франсуа Тавернье не отпускал Леа от себя.
– Вы прекрасно танцуете, – убежденно заметила она.
– Вы тоже, – восхищенно ответил он, провожая ее к столику.
– Как прекрасна жизнь! Пить, танцевать – вот так бы мне хотелось провести ее всю! – воскликнула Леа, протягивая пустой бокал.
– Девочка, вы уже много выпили.
– Нет, хочу еще.
Франсуа Тавернье махнул метрдотелю. Почти мгновенно возникла новая бутылка шампанского. Оркестр исполнял "Очи черные", и под чарующие звуки этой мелодии они молча выпили.
– Поцелуйте меня. Хочу, чтобы меня целовали.
– Даже я? – наклоняясь, спросил он.
Настойчивое покашливание совсем рядом прервало их поцелуй. У стола стоял очень бледный молодой человек со шляпой в руке.
– Лорио, что вам угодно, старина?
– Могу ли я поговорить с вами, месье? Это крайне важно.
– Простите, я ненадолго.
Тавернье проследовал за Лорио к бару. После короткого и оживленного разговора он с угрюмым лицом вернулся к Леа.
– Пойдемте. Мы уезжаем.
– Уже? А который час?
– Четыре утра. Ваши тетушки будут волноваться.
– Да нет. Они знают, что я с вами. По их мнению, вы человек очень приличный, – фыркнув от смеха, произнесла она.
– Хватит, пора ехать.
– Но почему?
Не отвечая, он бросил на столик несколько купюр и схватил Леа за руку, торопя встать.
– Гардеробщица, пальто мадемуазель!
– Выпустите меня. Объясните, в конце концов, что происходит?
– А то, дорогая, – ответил он глухо, – что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.
– Ах нет! Боже мой, Лоран!…
Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг
На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.
– Раньше вы мне нравились больше.
Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.
В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.
Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.
Она заснула с именем Лорана на устах.
11
– Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…
Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.
– Что ты так орешь? – строго спросила Альбертина.
– Боши, – прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, – захватили Бельгию, об этом они передали по радио.
– Боже мой, – перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.
– Значит, мне не приснилось,- прошептала Леа.
Альбертина молча поднесла руку к горлу.
Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.
– Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.
– Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.
Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.
– Мне пойти с тобой? – осведомилась Альбертина.
– Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?
Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.
– Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.
– Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?
– Да. Он придет, как только вернется из больницы.
В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.
Открывшая глаза Камилла ее не узнала.
– Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.