Голубой велосипед

Дефорж Режин

– Ум? Мужское начало? Как вы осмеливаетесь это говорить в то время, как страна во власти лиц, по вашему утверждению, обладающих истинным умом, рушится самым плачевным образом!

– Мы побеждены высшим умом и силой, перед которой можем лишь склонить головы.

– Склонить головы перед этими дикарями?

– Мой котеночек, ваша головка хорошо работает, но она пуста. Вы лишь повторяете слова своего консьержа. Эта война, которую вы считаете варварской, станет для Франции благом. Еще в 1857 году Гонкуры – опять они! – писали: "Каждые четыре или пять столетий необходимо варварство, чтобы вдохнуть в мир новую жизнь. Иначе мир погиб

бы от цивилизованности. Некогда в Европе, когда население какого-нибудь гостеприимного уголка в достаточной степени утрачивало жизненную силу, с севера ему на голову сваливались парни в шесть футов ростом и переиначивали породу". Немцы и станут теми парнями, которые в нашу обессилевшую расу вольют новую кровь возрождения. Поверьте мне, малышка, мошеннику и гомосексуалисту, внимательно наблюдавшему в литературных целях и иной раз в собственных интересах за тем думающим животным, которого называют человеком. Человеком, которого однажды Бог отринул с глаз долой. А тот, несчастная скотина, все никак не утешится. Вы помните прекрасную строфу Ламартина: "Человек – это павший ангел, вспоминающий о небесах"?

– У меня впечатление, что я слушаю дядю Адриана. Он у меня доминиканец, – насмешливо заметила Леа.

– Он сделал правильный выбор. "Человеку вроде него подойдет только ряса". Когда-то и я хотел стать отшельником. Я, еврей, принял христианство. Мое желание поддерживали друзья, ревностные католики. Но накануне пострига я бежал из семинарии и провел три дня в юношеском борделе. Ах, как там было божественно! После кислой вони семинарских подмышек, после изъеденных прыщами щек моих товарищей по комнате, неотвязная похотливость которых портила простыни и кальсоны, после утренних пробуждений, омрачаемых отвердевшей плотью под сутаной, какое это было счастье – ласкать, целовать нежные надушенные тела мальчиков-шлюх. Что вы, наверняка еще девственница, не ведающая даже пресных лесбийских объятий, в состоянии понять?

– Действительно, я этого не понимаю. Вы мне противны.

– Верно, я и есть отвратительный срамник, – со смехом воскликнул он. – Эй, мадама, не хочешь ковра? Или мех? Для тебя дам лучше цену. Ты мне нравишься.

Он состроил столь лукавую и одновременно мерзкую рожу, что Леа рассмеялась.

– Вы сошли с ума, мой бедненький Рафаэль. Сама не знаю, почему еще вас терплю.

– Потому что я вас забавляю, дорогуша, и мои вольные речи выводят вас из первозданного оцепенения. Надо расти, милашка, мы живем в эпоху, которая принадлежит отнюдь не детям.

Какое-то время они шли молча. На углу улиц Гренель и Сен-Пер Маль остановился.

– Не хотите заглянуть ко мне на чашку чая? Друг оставил мне восхитительную квартиру на Риволи. Вид на Тюильри очарователен.

– Благодарю вас, но сейчас это невозможно. Приятельница, у которой я живу, больна. Вероятно, она волнуется. Вот уже три часа, как меня нет дома.

– Значит, завтра? Обещайте, что придете. Мне хотелось бы подарить вам несколько дорогих для меня книг. Если люди хотят стать друзьями, так важно любить одни и те же книги.

Леа взглянула на него с симпатией, ей самой непонятной, которую не могла подавить.

– Обещаю. Если смогу, приду.

На конверте с грифом издательства "Н.Р.Ф." он нацарапал адрес и номер телефона.

– Буду ждать вас после четырех. Позвоните, если не сможете зайти. Рассчитываю на вас, до завтра.

– До завтра, – ответила она, засовывая конверт в карман. И побежала по безлюдной улице Гренель к бульвару Распай.

Леа не успела даже вставить ключ в замочную скважину, как дверь торопливо открыла одетая в темно-синий костюм Камилла; костюм подчеркивал бледность ее исхудавшего лица и округлость живота.

– Наконец-то ты! – опираясь на стену, чтобы не упасть, сказала она.

– Ты совсем спятила? Почему ты встала?

– Шла искать тебя, – прошептала та, в обмороке соскальзывая по стене.

– Жозетта, Жозетта! Сюда! Скорее!

В дверном проеме своей комнаты появилась молоденькая горничная. Она вскрикнула, увидев лежавшую на полу без сознания Камиллу.

– Не стойте, как вкопанная. Лучше помогите мне.

Простоволосая, раскрасневшаяся Жозетта вместе с Леа, перенесла больную в ее комнату и уложила в постель.

– Разденьте ее, я сделаю укол.

Когда Леа вернулась со шприцем в руке, Жозетта укрывала Камиллу, на которой оставила лишь тончайшую комбинацию из розового шелка.

– Почему вы дали ей встать?

Стоявшая на коленях Жозетта рыдала у подножия кровати.

– Мадемуазель, я не виновата. Я готовила чай на кухне. Хозяйку оставила у радиоприемника, она была совершенно спокойна. И вдруг, – я чуть было чайник не уронила, – вижу ее у себя за спиной, босую, с обезумевшими глазами и без конца повторяющую; "Надо найти Леа, надо найти Леа…" Я попыталась отвести ее назад в постель, но она меня оттолкнула, сказав: "Укладывайтесь, идут немцы". Вот тогда-то я и перепугалась. Подумала, что она по радио слышала сообщение. Побежала собирать вещи, а хозяйка тем временем одевалась. Тут вы и появились… Скажите, мадемуазель, это правда, что идут боши?

– Ничего не знаю. Вызовите доктора Дюбуа. Пусть срочно приезжает.

– Хорошо, мадемуазель.

Нагнувшись над Камиллой, Леа попробовала дать той нюхательные соли. "А что если немцы действительно приближаются?" – подумала она, охваченная внезапным страхом.

– Мадемуазель, доктора нет, и никто не знает, когда он будет.

– Леа…

Камилла медленно приоткрыла глаза.

– Леа… ты здесь? я так испугалась, что ты уехала… По радио… говорят, что правительство скоро покинет Париж… – ухватившись за руку девушки, выговорила она.

– Ладно, успокойся. Я только что вернулась, на улицах немцев нет. Все спокойно, ты напрасно дергаешься. Лоран был бы недоволен, если бы знал, как глупо ты себя ведешь. Отдохни, постарайся заснуть. Скоро придет доктор Дюбуа, – солгала она.

– Прости меня. Без тебя мне становится так страшно!

Уже наступила ночь, когда Камилла заснула. А доктора все не было.

Леа проголодалась и отправилась на кухню в надежде перекусить. Пусто. За исключением нескольких окаменевших булочек ничего. В ярости начала она искать Жозетту, чтобы выругать за отсутствие еды. Она застала ее в темной комнате, совершенно одетую, готовую к отъезду, с чемоданом в руке.

– Чем вы заняты в этом мраке и почему в пальто и шляпке?

– Мадемуазель, я хочу уехать. Хочу вернуться в Нормандию к родителям.

Леа в ужасе на нее посмотрела.

– Вы хотите бросить меня одну с больной?

– Мне страшно, мадемуазель. Мне так страшно… я хочу домой.

– Прекратите хныкать. Немцы уже у вас. Если их нет сегодня, будут завтра. Вам лучше пойти и лечь.

– Ма…

– Замолчите. А завтра купите еды. Спокойной ночи.