Голубой велосипед

Дефорж Режин

– Пью за вашу красоту.

Леа, улыбнувшись, кивнула и подняла стакан. Выпив, сделала гримасу.

– Вам не понравилось?

– Странный вкус.

– Попробуйте еще. Вы увидите, к нему быстро привыкаешь.

Опираясь на балюстраду балкона, она неторопливо допила стакан. Тошнотворный запах черного дыма заставил ее сморщить нос.

– Что это? – спросила она.

– Горит с раннего утра где-то в районе Булонского леса. Давайте выпьем еще.

Они устроились на низком, заваленном подушками диване. Рафаэль спросил:

– В вашем чемодане еще осталось место?

– Смотря для чего.

– Вчера я обещал вам одолжить несколько книг, принадлежащих,

на мой взгляд, лучшим творениям мировой литературы.

Взяв три лежавших на диване томика, он на мгновение заколебался, протягивая их Леа.

– Нет, я не одалживаю их вам, а дарю. Может быть, мы видимся с вами в последний раз. Сохраните их в память обо мне. Вот "Сумерки богов" Элемира Буржа. За этот роман я отдал бы всего Флобера. "Жизнеописание. Ранее"… Пожалуй, вы еще слишком молоды для этой вещи. Это творение человека зрелых лет, и оно должно бы сопровождать личность уже устоявшуюся. Ну, не беда! Вы прочтете се позднее, в свое время. "Любимая" великой Колетт. У героини, личности замечательной, то же имя, что и у вас. В этом романе – все величие и вся слабость женщины. Хорошо бы вам походить на нее. А поэзию вы любите?

– Да, немного.

– Немного – это недостаточно. Почитайте Нерваля. Его отчаяние – самое проникновенное.

Как не похож был Рафаэль Маль в эти минуты на легкомысленного гуляку, при случае приторговывавшего коврами и мехами, на хроникера "Марианны" или парижского гомосексуалиста! И Леа поняла, что, даря ей книги, он вручал ей какую-то частицу самого себя.

– Спасибо, – поцеловав его в щеку, просто сказала она.

Чтобы скрыть волнение, он встал.

– Птичка моя, если бы мне довелось любить женщину, как бы я хотел, чтобы она походила на вас! – с поклоном произнес он.

Леа взглянула на часы.

– Мне пора: уже седьмой час.

– Я провожу вас. По нынешним временам молодой и красивой женщине опасно одной находиться на улице.

– Но ведь город совершенно пуст.

– Это-то и опасно. Поверьте любителю темных закоулков. Скверные мальчишки всегда прячутся в местах поспокойнее. Лучше избегать встреч с ними, если специально их не ищешь. Дайте мне ваши книги, я их заверну.

Он завязал три томика в роскошную шаль красного шелка, расшитую пестрыми цветами и птицами, сняв ее с высокого лакированного черного шкафчика, инкрустированного слоновой костью.

– Держите, этот узелок чудесно гармонирует с вашим туалетом, – сказал он, протягивая ей шелковый сверток. И открыл перед ней дверь.

– Вы не переоденетесь? – удивилась Леа.

– Разве вы не говорили мне, что Париж обезлюдел? Но даже если бы по его улицам шагали толпы? Не прекрасен ли я в этой хламиде? Арабское платье мне всегда казалось верхом шика.

Вонючий дым отравлял мягкую свежесть вечернего воздуха. Рафаэль взял Леа под руку.

– Если вы не против, давайте пойдем набережными. Может, мы в последний раз совершаем такую прогулку.

Напротив Института оказались открыты две лавчонки букинистов. Владелицей одной была полная неопределенного возраста женщина, хозяином другой – старик с усталым взглядом. Они приветствовали Рафаэля как старого знакомого, не обратив никакого внимания на его вид.

– Вы и сегодня открыты? Вряд ли у вас было много покупателей?

– Увы, месье Маль, бежали даже самые смелые. А ведь как горько покидать этот прекрасный город!

– Вам бы последовать этому примеру.

– Мне, месье? Никогда! Здесь я вырос. Я родился во дворе улицы Больших августинцев, учился на набережной Сен-Мишель, потерял невинность в тени Сен-Жюльен-ле-Пувр

и венчался в соборе Сен-Северин. Моя покойная жена, дочь старьевщика из Бельвиля, похоронена на кладбище Пер-Лашез, моя дочь содержит бистро на Монмартре, старший сын имеет доходный магазин напротив Нотр-Дам, а мой меньшой, когда вернется с этой треклятой войны, займет мое место. У нас умирает и душа, и тело, если нас оторвать от Парижа. Поэтому мы остаемся, не так ли, Жермена?

Полная женщина с потемневшей, как у моряков, кожей громко поддакнула:

– Ты все сказал верно.

На этом они расстались.

Косые лучи солнца окрашивали розовым гротескные фигуры Нового моста. Перегруженные автомашины проезжали мимо в сторону бульвара Сен-Мишель. Они услышали из окна, как пробило семь.

– Поспешим, я опаздываю.

Они добрались до бульвара Распай, едва обменявшись по пути несколькими словами. Как добрые друзья, обнялись они у подъезда, пожелав друг другу удачи.

На следующий день Камилла получила письмо от Лорана. Он находился в окрестностях Бове, о котором писал как об очень красивом городе с величественным собором.

– Когда отправлено письмо? – спросила Леа.

– Второго июня. А что? Боже мой! Ведь Бове был позже разрушен, – прошептала Камилла, опускаясь на пол.

Леа была так ошеломлена, что у нее и мысли не мелькнуло поспешить на помощь бедняжке.

– Леа, – взмолилась та.

Столь глубоким было потрясение, что Леа ничего не слышала. Не сразу удалось ей выйти из оцепенения и позаботиться о Камилле, как того требовало ее состояние. Когда же кризис, наконец миновал, они упали друг другу в объятия и долго плакали. В этом положении и застал их доктор Дюбуа, постаревший на десять лет со вчерашнего дня. Несмотря на усталость, он сумел найти нужные слова, чтобы смягчить горе двух женщин.

Во вторник, 11 июня, жильцы дома на бульваре Распай были готовы к отъезду. Не хватало только автомашины. Начиналась долгая ночь ожидания.

Утро среды прошло в таком напряжении, что Леа предпочла выйти под тем предлогом, что надо узнать, отправляются ли поезда с Аустерлицкого вокзала. Она бодрым шагом шла по Сен-Жерменскому бульвару, минуя группы несчастных людей, толкавших перед собой детские коляски, ручные тележки и даже тачки, заваленные их жалкими сокровищами – настенными часами, пылесосом, швейной машинкой, барометром, аквариумом с золотыми рыбками, скатанными матрасами, портретом прародителя, увеличенной свадебной фотографией, птичьей клеткой, в которой испуганно скакали тощая канарейка или парочка горлиц, куклой с фарфоровой головой, выцветшим ковром… Много было бледных детей, женщин с измученными лицами, обессилевших стариков. Откуда они шли? Из пригородов, с севера, из Бельгии?… На бульваре Сен-Мишель часть беженцев вливалась в поток, текущий к Люксембургскому саду, тогда как остальные продолжали, как и Леа, двигаться в сторону Аустерлицкого вокзала. Плотная толпа перекрывала подступы к нему. Среди застрявших там людей распространялись самые фантастические слухи.

– Боши в Энгиене…

– Нет, в Антверпене…

– Они взорвали нефтехранилища вокруг Парижа…

– Бомбили Версаль…

– Поезда больше не отправляются…

– Ворота вокзала закрыты.

Последнее было правдой.

Из-за решетки небольшой привокзальной площади железнодорожный служащий, взобравшийся на крышу автомобиля, обращался к толпе через громкоговоритель. С трудом удалось ему установить относительную тишину.

– Из соображений безопасности мы будем держать ворота закрытыми до 17 часов…