Голубые молнии
Шрифт:
Поэтому основные силы «северных» с максимальной быстротой приближались к Кингбауму.
Но все это понимали и «южные». Наскоро сформировав в тылу довольно крупные резервы, они бросили их в район прорыва, направив острие контратаки все к тому же Кингбауму. Им необходимо было разрушить мост и закрепиться на левом берегу реки до выхода к ней противника. И потому, без отдыха и остановок, напрягая все силы, мчались обе стальные лавины навстречу друг другу.
Это напоминало стремительный бег двух футболистов — вратаря и нападающего —
Но поле боя не футбольное поле. Здесь другие законы и другие пути.
«Северные» применили десант.
Разумеется, «южные» предвидели такую возможность. Их авиация не дремала. Однако погода в то утро, когда полк Красина появился над рекой, была неблагоприятной для десантирования: ветер, облака делали, согласно всем классическим понятиям, выброску парашютистов маловероятной.
Но классические понятия порой опрокидываются людьми. Так произошло на этот раз. Когда «южные» поняли это, авиации вмешаться было уже поздно.
Расчет показывал, что «южные» должны добраться до реки приблизительно на сутки раньше «северных».
И теперь все зависело от десанта.
Сумеет ли Красин выбросить своих людей и технику на узкое, изрытое и неудобное поле между лесами так, чтобы не развеялись они по этим лесам, не застряли в оврагах и ямах, чтобы быстро собрались и приступили к выполнению боевого задания?
А главное, сумеют ли десантники выполнить это задание, то есть занять оборону и сдерживать яростное наступление неизмеримо превосходящих сил противника? Те самые сутки, которые как воздух нужны были «северным», чтобы подойти к реке и переправиться через нее?
«Южные» — бесконечные колонны машин, танков, бронетранспортеров, ракетных и артиллерийских установок — мчались по шоссе, по дорогам и просто полями к реке.
Командир десанта мог противопоставить им не так уж много с точки зрения огневой мощи.
Его главным оружием были искусство, мужество, стойкость десантников, правильный выбор позиций и действий.
На это в первую очередь полагался Красин. На это же полагался и командир сил прорыва «северных» генерал Национальной народной армии ГДР Рутенберг.
Возглавлявший авангард «южных» полковник Гнедков хорошо знал, что такое «голубые береты», и не строил себе иллюзий относительно легкости предстоящего сражения. Ведь его задача заключалась не просто в том, чтобы раздавить десант, а в том, чтобы сделать это за сутки.
Ох, какая непростая задача!
…И еще один человек наблюдал за приземлением десантников. То был генерал Ладейников, приземлившийся одним из первых. В комбинезоне и шлеме, с широкой белой повязкой на рукаве, он стоял у опушки леса, задрав голову и не спуская глаз с покрывавших небо белых куполов.
Вот они, его ребята! Вот они в деле! Павлов Павловым, Красин Красиным, но в конечном итоге все понимали, что решающее слово было сказано им. Он, в сущности, принял решение о выброске. Несмотря на тучи, несмотря на ветер, несмотря на это «лунное» поле, на котором он теперь стоял, И спроси его еще двадцать раз, он все двадцать ответил бы так же.
Он-то знал, что такое война. А если б то, что происходило сейчас, происходило на войне? Разве можно сравнить потери, которые понес бы (а может, и нет) десант при выброске, с теми, которые понесли бы главные силы, штурмуя левый, занятый противником берег?
Так ведь это не война, могли возразить ему, а учения. Порой на войне уничтоженный полк — неизбежная жертва в ходе большой операции, а здесь сломанная нога — чрезвычайное, недопустимое происшествие!
Но кто бы стал так возражать. Генерал Гофмайер? Генерал Павлов? Полковник Красин? Уж они-то понимают значение подобных учений. Кто б из них согласился сказать солдатам: «В бою еще не в таких условиях придется прыгать, а здесь маневры, погода неважная, так что поворачивайте обратно, а то еще с этим встречным ветром опоздаете на обед». Кто?
Здесь идет бой. Хоть условный, но бой. И пусть действуют, как в боевых условиях.
А парашютисты между тем один за другим опускались на землю, катились по ней или упирались, хватаясь за куст, а иной раз оставались на ногах.
Проходили секунды, и, отстегнувшись от подвесной системы, они стремительно бежали, каждый к своей цели. В разных местах поля, сливаясь с его неровной зеленой поверхностью, неподвижно возвышались платформы с машинами и орудиями.
Ручьев мчался к своей машине, догнав на пути Дойникова.
Они бежали быстро, но размеренно, глядя под ноги, избегая ям, перепрыгивая через мелкие кусты и кротовые холмики.
— Ребята, эй, ребята! — услышал Ручьев чей-то натужный голос. Он обернулся.
Возле одной особенно большой ямы возились десантники третьего отделения. Их машина приземлилась на самом краю ямы, опасно накренившись. Втроем они никак не могли выпрямить платформу.
Ручьев и Дойников, не говоря ни слова, подбежали к платформе, откуда-то вынырнул четвертый, отставший боец отделения. Подбежали еще двое. Поднажали. Платформа выпрямилась, стала ровно. И те, что были из других отделении, побежали дальше. В благодарностях никто не рассыпался. Некогда. А как иначе? Пройти мимо? На всем этом поле, среди всех этих людей вряд ли хоть у одного могла мелькнуть такая мысль.
А что время затрачено, что теперь надо бежать быстрей, это очевидно. И Ручьев помчался что есть силы, слыша за собой частое дыхание Дойникова.
Вот и машина. Сосновский и Щукин уже суетятся вокруг. Прибежавшие включаются в работу, торопятся наверстать опоздание.
Наконец машина съезжает с платформы, захлопывается крышка люка, Сосновский смотрит на часы — с момента приземления считанные минуты. Неплохо. Но могло быть лучше, Сосновский всегда считает, что могло быть лучше.