Гомер и Ева
Шрифт:
Гретта осторожно сжимала пальцами его локоть – с тех пор как Мо допустили к власти, он мог неожиданно вспылить (и один раз случайно ударил ее). Впрочем, для этого нужно было действительно сильно разозлить Моцарта, и, преуспев однажды, Гретта впредь была осторожна.
– Может, этого?
– Или пойдем по экзотике – посмотри, какой разрез глаз!
– Нормально, берем! – Моцарт нажал на зеленую кнопку на панели управления – на браслете выбранного президента должна была замигать лампочка, еще через полчаса его доставят во дворец, и Моцарт решит, стоит ли платить ему за услуги.
У
В кабинет к кардиналу президенты входили нагими.
– Есть какие-нибудь особые навыки? – строго спросил Моцарт, придирчиво осмотрев выбранный экземпляр. У доставленного кандидата были накачанные икры и длинные, до плеч, волосы. Гретта поморщилась – она не переносила длинных волос у мужчин, особенно если мужчина – потенциальный президент. Это казалось ей признаком инфантильности. Моцарт заметил, как Гретта брезгливо скривилась.
– Не нравится? Уведите его, девушке не нравится. Не нравится девушке – и народу не понравится тоже, женщину нужно слушать во всем.
Гретта прыснула смехом.
– Люблю. Хоть власть тебя и развратила.
Моцарт не прекращал думать о короне лангобардов. Раз в неделю он приходил в сокровищницу, играл с золотыми мячиками и яркими драгоценными камнями и смотрел издали на корону с пустой глазницей. Так он выбирал между Евой и короной.
В один из таких дней Моцарт услышал за спиной шаги – монетки звенели под ногами Гретты, она надела свой любимый льняной костюм и пришла в сокровищницу с корзинкой – полдник.
– Почему ты грустишь, милый? – спросила Гретта и обняла Моцарта своими слишком лавандовыми руками. – Смотри, как все здесь хорошо – и золото, и бессмертие, и еще я тебе курицу принесла, Мо.
– У моей короны – глазница пустая, – сказал Моцарт и по-детски всхлипнул.
Гретта потрепала Моцарта по волосам.
– Возьми куриное бедрышко, Мо, ты с утра ничего не ел, – ласково сказала она и сунула ему в одну руку курицу, а в другую – хлеб (черный, ржаной, с семечками). Этот хлеб народ тоже полюбил.
Моцарт отодвинул ее руку:
– Не хочу. Глазница, говорю, у короны – пустая, слепая корона издевается надо мной, пялится в меня отсутствием камня, а ты мне – курицу.
Но Гретта все равно настаивала:
– На, поешь – и поотпустит. На голодный желудок корону никто не носит. Ты злой стал совсем, милый Мо, я хочу, чтобы ты вернулся прежним, чтобы мы с тобой снова хохотали за ужином и рисовали друг другу на запястьях узоры куриным жиром.
– У моей короны – пустая глазница! – закричал на Гретту Моцарт, отобрал у нее куриное бедрышко и бросил его в гору золота, на которой они стояли, но эта женщина в розовых рюшах достала из корзинки еще одно, протянула Моцарту и осторожно провела слишком лавандовыми пальцами по его щеке.
– Если хочешь, я могу вставить в корону свой глаз, и я тогда стану одноглазой Мойрой, я буду плести паутину судьбы и вплету тебя – в свою! – пошутила она.
Гретта очень полюбила Моцарта за родинку на ладони и за то, что когда он ночью держал ее за руку, то ей ничего не снилось.
– Глазница! Пустая! – почти взвыл Моцарт, но Гретта услышала «По-мо-ги-те!» и отдала ему всю корзинку с курицей, побежала на поле, сплела венок из ромашек и колокольчиков, поцеловала его в шею, и ему пришлось обнять ее – глупую женщину с лавандовыми руками. Моцарт полез было в карман за кружевным платком с маками, чтобы промокнуть уголок глаза, но карманы были пусты.
– Возьми мой платочек, – попросила Гретта, с удовольствием наблюдая, как Моцарт вгрызается в курицу и тихо плачет от злости. На платочке была вышита «Г», и Мо вытер им уголок глаза, из которого выкатывалась крупная злая слеза. – Я тебя не отдам, я тебя никому не отдам, – несколько раз повторила Гретта и вцепилась в Моцарта полноватыми, но все же изящными пальцами. Моцарт хотел было попросить ее прекратить, но вдруг понял, что страшно устал и что хочет поскорее уснуть, а если Гретта распереживается, утешать ее придется не один час. И он смиренно опустил голову и побрел за лавандовой женщиной в спальню.
Засыпая под бормотание экрана, Моцарт слышал, как Гомер спел о том, что новым президентом на час в Рейхе становится вьетнамец – Гретте отчего-то нравились азиаты. Моцарту не спалось рядом с ней, и он сделал звук громче:
– Режим падет!
«Нужно будет казнить его по какому-нибудь пункту Закона о забвении», – решил Моцарт – Гомер никогда ему не нравился.
Моцарт ворочался, но уснуть все равно не мог. Его не оставляло чувство, что Змей переменился; некоторые другие чувства его тоже не оставляли, но это просто с ума сводило: Моцарту казалось, у Змея изменился разрез глаз, и даже говорил он теперь не фальцетом. Серый кардинал боролся с маленьким Мо: одному хотелось уткнуться в круглое плечо женщины рядом и уснуть, другому – заплакать и сбежать из этого чужого дома. Никому нельзя было слышать, как Мо хныкал в опустившейся на замок темноте в Веймаре, Германия.
Глава 8
«И отжени от мене уныние»
Идти за жуками пришлось в одиночку, хорошо еще, что дог, в отличие от Картера, не рассуждал о магии и послушно бежал следом.
Когда светлячки вывели ее к берегу холодного моря на букву Б с мелкими плоскими волнами, идти стало веселее – сандалии зачерпывали песок, сережки звенели. А вот жуки запнулись и шарахнулись от берега.
– Вы не знаете, где найти Вишневого вампира? – спрашивала Ева у немногочисленных отдыхающих, но те только переворачивались на другой бок – возможно, чтобы не обгореть. «Люди у воды все какие-то одинаковые», – подумала Ева.
– Вишневого вампира? – повторяла она, блуждая по пляжу.
– С очень синими зрачками, – тормошила она отдыхающих за влажные плечи.
Вдалеке от берега дети строили замки-пирамиды из песка, жуки побежали туда, и Ева побрела за ними.
– У меня в замке живет принцесса, – сказала Еве одна девочка с пластмассовым совочком и очень взрослым голосом. – Хочешь быть принцессой? Я могла бы и тебя закопать, – предложила малышка очень серьезно.
Ева отказалась.
– А что ты тут делаешь? Почему ты играешь так далеко от берега? – удивилась Ева.