Гончаров и убийца в поезде
Шрифт:
– Так где Валера? Не слышу.
– Не знаю, - как можно беспечней ответил он.
– Вы давайте наливайте коньяк. Маманя еще принесет.
– Не понял, Витек? Не расслышал тебя?
– Ласково и любовно я погладил его колено.
– Колись, браток.
Парень побелел в предчувствии боли и торопливо залопотал:
– На работе, не знаю... уехал...
– Ну?
– Не зна-а-аю... Он к вам поехал.
– Куда ко мне?
– В ваш город, по адресу в паспорте.
– Зачем?
– Мои худшие опасения сбывались.
–
– Зачем?
– методично и зло добивал я жертву.
– Чтоб вы баксы вернули, а-а-а! Бо-о-ольно!
Он вдруг застыл, удивленно глядя поверх меня. Я обернулся, но увидел только пустую скамейку тети Софы. И вдруг красно-черные круги поплыли по серому звездному небу.
Ночь кромешная. Тьма могильная. Запах такой же, могильно-гнилостный. Разложение зловонно до удушья. Сам я лежу на чем-то твердом и осклизлом. В этой слизи я весь. На затылке слизь теплая. Я знаю, это кровь. Но откуда? И вообще, где я?
На дрожащих, как бледные поганки, руках я подтянулся, стараясь привстать, и тут же темнота- опять скрутилась в спираль, со стоном опрокинув меня назад, в гнилую жижу забвения. Придя в себя во второй раз, я действовал осмотрительней. Просто лежал в прелом дерьме, пытаясь пересилить тупую, гнетущую боль в затылке, силясь хоть что-то вспомнить. Начиная с пустой скамейки тети Софы, я как бы отмотал пленку событий обратно и чисто логически вывел, что в конце нашего разговора меня кто-то тюкнул полешком по темечку, и, как говаривал Валера, тюкнул качественно.
Не торопясь я согнул и разогнул ноги - они шевельнулись. Это радовало, придавало оптимизма. То же самое с руками. Правая болела в предплечье, но, вероятно, от ушиба, не более. Хуже обстояло с шеей. Повернуть ее я практически не мог. О голове и говорить не приходилось - она гудела, как колокол, сброшенный атеистами с колокольни. Однако долго лежать в дерьме сил не было. Сантиметр за сантиметром я группировался, понукая побитое грешное мое тело осторожно и расчетливо сесть, опереться на трясущиеся руки и не двигать головой.
Сигареты, зажигалка и деньги исчезли. Постепенно передвигаясь, я, как мог, обследовал свою темницу. Гнила и разлагалась картошка, в зловонную кучу которой я вляпался. Тщетно я искал лестницу. Ее, очевидно, после моего заточения убрали. Кое-как примостившись на дырявом ведре, я попытался думать. Получалось плохо. Вернее, не получалось совсем, потому что пульсирующие глухие удары боли бомбили череп.
Сверху послышался шум отодвигаемого люка, но свет, как я ждал, появился позже, лишь когда подняли вторую, внутреннюю крышку. В ярком, слепяще-белом квадрате появилась испуганная голова хозяйки.
– Мужик, - позвала она негромко, - живой?
– Как твой прадедушка, черт возьми!
– Вылазь, пока никого нет.
Я прикинул на глаз высоту. Выходило, что до края лаза метра три с гаком. Прыгать я был не в состоянии.
– Как я вылезу, глупая женщина?
– Господи, свалился на мою голову!
Над краем лаза появилась лестница, а секунду спустя воткнулась в гниль погреба.
– Вылазь быстрей.
Дохлым тараканом я пополз по шаткой, хлипкой лестнице наверх.
– Господи!...
– охнула Катерина, оглядев меня и вонючее картофельное пюре, стекавшее с футболки, брюк и головы.
– Давай в баню!
Она провела меня в надворную пристройку.
– Помойся. Сейчас принесу переодеться.
Через пять минут я стоял отмытый, в трусах и больше всего хотел домой к Ленке. Женщина притащила шмотки, полбутылки коньяку и деньги.
– Надевайте в темпе, это вещи сына.
– А где он сам?
– Соседка была, врачиха. Хирург на пенсии. Укол всадила. Спит.
– Это ты меня приложила?
– Роман, дружок Витьки. Уголовник. Я его сама боюсь.
– Хорошая у тебя баня.
– Я присосался к бутылке.
– Может, вдвоем попаримся?
– Одевайся быстро и делай ноги. Сейчас Роман вернется, он тебя попарит. Мало не покажется.
– Вас понял. Удаляюсь до лучших времен.
Сыночкины штаны пришлись впору, майка тоже. Туфли от дерьма отмыл свои.
– До встречи. Кстати, где мой кейс?
– Да пошел ты... Роман забрал.
– Жаль! Придется вернуться.
Я уже открывал калитку, когда появилась и резко тормознула "Волга". Сразу ощетинившись тремя дверцами, она высадила трех пассажиров.
Романа я вычислил тут же. По радостному блеску его глаз питекантропа понял: будет бить. Самый молодой, парень лет восемнадцати, отошел от них, вероятно предпочитая наблюдать со стороны. Другой, худосочный, прыщавый, немного постарше, бодро подначил:
– Товарь его, Рома!
Сваренная из металлических прутьев калитка была довольно массивной и открывалась вовнутрь. Запрыгнув во двор, я с размаху заехал ею Роме по роже. Очумевший, он отлетел к машине, беспомощно вытирая бегущую из рассеченного лба кровь. Но это продолжалось считанные секунды. Парень зверел на глазах, подстрекаемый к тому же прыщавым недорослем.
– Мочи его, Рома! Я подмогну!
– От нетерпения придурок приплясывал на месте.
Мне стало тоскливо, как евнуху в гареме. Отчетливо я понял: уже избитому, мне с ними не справиться.
Помощи ждать было неоткуда. Однако она пришла.
– Роман, я милицию вызвала, - громко, спокойно, без всякой паники сообщила Катерина, подходя к ограде.
– Тебе лучше чухать отсюда, и поскорее. Так что, Олег, забирай своего бультерьера и исчезни со скоростью звука. Разборок мне здесь не надо.
В рядах нападавших произошло некоторое замешательство.
Видя, что молодой скрепя сердце двинулся к машине, тем самым подав знак к отступлению, я шавкой забрехал вслед:
– И маг отдайте, крысятники!