Гончие смерти
Шрифт:
– Тяжелый день? – Глеб вяло хмыкнул. – У меня были тяжелые три года. Впрочем… как скажешь.
И он снова обессиленно прикрыл глаза.
Вскоре вернулся Хлопуша с котелком, полным родниковой воды.
– Ну, как он? – спросил здоровяк, тревожно взглянув на Глеба.
– Плохо. Боюсь, Первоход так слаб, что не вынесет пути. Надо подождать.
Хлопуша озадаченно поскреб пятерней в затылке.
– Ну, дела. И сколько ж нам ждать?
– Не знаю. Тело его было немощно и последние свои силы отдало сражению
– Вот леший, – проворчал здоровяк. – У нас и харчей-то нет. Оставшийся хлеб заплесневел. А вяленого мяса осталось меньше фунта.
– О еде не тревожься, – успокоила его Лесана. – Я пойду в лес и наберу кореньев.
– Кореньев? – Хлопуша поморщился и брезгливо сплюнул на землю. – Нешто я кабан, чтобы жрать лесные коренья? Вот что я тебе скажу, милая: ты оставайся подле Первохода, а я добуду дичи.
Лесана прищурила серые, дымчатые глаза.
– Уверен, что добудешь?
– Уверен. Коли не добуду, разрешу тебе сварить из меня суп, и даже сам сяду задом в котел.
Лесана усмехнулась.
– Ловлю тебя на слове.
Когда Хлопуша вернулся с охоты, солнце уже четыре часа как перевалило через полдень и стремительно катилось к западу. Первоход лежал на куче елового лапника, накрытый курткой Лесаны и заваленный сверху большими кусками сухого мха. Голова его покоилась на коленях девушки, и она медленно и задумчиво гладила его рукою по длинным, седым, спутавшимся волосам.
Хлопуша швырнул на траву трех убитых куропаток, вытер рукавом потный лоб и спросил:
– Ну, как он?
– Ему все еще холодно, – ответила Лесана. – Но тело его уже окрепло.
Хлопуша хмыкнул:
– Глупости. Ни одно тело на свете не может окрепнуть без хорошей трапезы. Умеешь ощипывать птицу?
Над маленькими корявыми елочками и березками стали сгущаться сумерки. Ветер утих, но Глеб все еще дрожал в своей странной дреме, непохожей на обычный сон. Над углями прогоревшего костра жарились на деревянных шампурах ломтики Хлопушиной добычи. С ломтиков сбегал розоватый сок и с шипением капал на угли. Вкусно пахло жареным мясом и дымком.
Хлопуша разлил в берестяные кружки травяной отвар. Протянул одну кружку Глебу, но тот никак не отреагировал.
– Дай мне, – сказала Лесана.
Она взяла кружку, бросила в нее щепоть какой-то сушеной травы, а затем осторожно поднесла ее к губам Первохода. Некоторое время тот сидел неподвижно, а потом потихоньку начал пить.
Хлопуша глядел на него с отчаянием и горечью.
– О, боги, – чуть слышно пробормотал он. – Зачем вы позволили мне увидеть это? – Помолчав и понаблюдав, с какой осторожностью Лесана поит Первохода, здоровяк спросил: – Он таким останется на всю жизнь?
– Не знаю, – так же тихо отозвалась Лесана. – Волхвы высосали из него все душевные силы. – Она отняла от губ Первохода кружку и поставила ее на землю. – Надеюсь, что сегодня твой друг впервые за два года поспит без кошмарных сновидений.
– Три года кошмаров, – пробормотал Хлопуша, хмуро глядя на Первохода. – Я бы столько не выдержал.
– Никто бы не выдержал, – сказала Лесана. – Но на то он и Первоход.
– Слушай, чаровница, а может, дашь ему своей чудо-травы? – предложил Хлопуша. – Той, которую дала перед боем с охоронцами Мории. В прошлый раз это сработало. Он почти стал прежним.
– Я бы дала, – тихо сказала Лесана. – Но это убьет его. Да и мало ее осталось, той травы.
Хлопуша наморщил лоб и тихо проговорил:
– Жаль. Бог Хорс, помоги Первоходу стать прежним. Прошу тебя – помоги.
Богатырь нагнулся, взял тощую руку Глеба в свою пятерню, сжал ее легонько и сказал:
– Я по тебе соскучился, Первоход. Кончай валять дурака и скорее приходи в себя.
Два часа спустя веки Глеба стали подрагивать. Бледность его перестала быть землистой, а обескровленные губы слегка порозовели. Было мгновение, когда Хлопуше показалось, что Первоход вот-вот откроет глаза и взглянет на него. Однако не открыл.
Лесана кормила Первохода каждые полчаса. Выбирала куски мяса помягче, расщипывала их на волокна и аккуратно вкладывала Первоходу в рот. Он жевал медленно, словно бы с усилием, и по-прежнему не открывал глаз.
– Давай, дружище, – тихо приговаривал, сидя рядом, Хлопуша. – Коли не будешь есть, не поднимешься.
Еще через час Глеб снова стал дрожать. Лесана долго вглядывалась в его лицо, потом прильнула к его груди и так же долго слушала. Затем нахмурилась, взглянула на Хлопушу и вдруг распорядилась:
– Отвернись, здоровяк.
– Зачем? – не понял он.
– Не хочу тебя смущать.
Хлопуша удивленно хмыкнул и приподнял густые, белесые брови.
– И чем же ты можешь меня смутить, милая?
– Вот этим, – сказала Лесана и, быстро скинув куртку, принялась развязывать тесьму на своей рубахе.
Хлопуша не мог поверить в ее намерения, пока она не стянула рубаху через голову и не обнажила грудь. Тогда он покраснел и поспешно отвернулся.
– Какого лешего ты делаешь, травница? – сердито спросил он.
Лесана не ответила. Она полностью освободилась от одежды, затем забралась под куртку, которой был укрыт Первоход, и тесно прижалась к нему своим голым гибким телом.
– Забросай нас сухим мхом и лапником, – приказала она Хлопуше.
Здоровяк, что-то тихонько ворча себе под нос и стараясь не глядеть на травницу, сделал то, что она просила, оставив снаружи только лица Первохода и Лесаны.
– Думаешь, так он согреется быстрее? – спросил он, управившись с работой.
Лесана не ответила.