Шрифт:
Брат и сестра
По скользкому, натертому до блеска дубовому полу покоев царицы Ирины, скакали шуты и карлицы. Они строили смешные рожицы, кувыркались, падали задирая ноги. Царица сидела на кровати, хлопала в ладоши, смеялась. Рядом с "забавниками" стоял Федор Иванович, играл им на дудочке, вовсю надувая щеки. Звуки были отрывистыми, немелодичными, но царь старался как мог. Он сам приплясывал на тонких, коротких ножках. На его бледном, одутловатом лице сияла простодушная улыбка. Один из шутов, между скачками, умудрялся пускать через соломинку
"Ещё, ещё!- отложив дудку, хлопал в ладоши царь.-Ну давайте, же, на головах постойте. Вот так. Ох, не могу!"
Мыльный пузырёк лопнул у лица Ирины. Она стала тереть глаз. Настроение её тут же переменилось.
– Ну всё, будет на сегодня,- сказала она.- Подите.
– Ещё немного, Иринушка, ну ещё чуть- чуть,- заныл Федор.
– Будет, я сказала,- поднялась царица.- Не знаешь уёму, Феденька. Как маленький. А ведь царь теперь. Пора трапезничать.
С годами Ирина Федоровна всё больше походила на Елену Глинскую- мать государя Ивана Васильевича Грозного (так после смерти стали величать великого царя) - с виду красивая и кроткая, натура же- твердая, резкая, противоречивая. Могла поплакать со служанкой по поводу её семейного горя, а вскоре приказать выпороть за случайно пролитое на стол молоко.
– Эй, Сенька!
– позвала Ирина жильца.
Шуты и карлицы тут же выбежали из покоев, а в них вошел слуга. Поклонился.
– Вели в трапезной накрывать,- распорядилась она.- Хотя нет. Давай, Феденька, не будем сегодня шибко чревоугодничать. Утомилась. Нет сил на церемонии.
И не дожидаясь ответа мужа, велела принести постный обед в свои покои.
– А ты ступай к себе, Федор, тебе там подадут. И ему постного,- сказала она слуге.-Да, и не надобно мне сегодня никого. Ни кравчих, ни священников.
Федор Иванович хотел подойти к Ирине, чтоб поцеловать, но она устало махнула рукой и царь тихой, раскачивающейся походкой удалился.
– Борис Федорович хочет тебя видеть,- сказал царице жилец.
– Что братцу надобно в такой час?- вскинула густые черные брови Ирина.
Но ответить слуга не успел. Оттолкнув его, в покои вальяжно, опираясь на большой, словно у митрополита посох, вошел боярин Годунов. Он тяжело дышал, обливаясь потом. Лето стояло жаркое, утомительное. Несмотря на довольно молодой возраст, его уже с год мучила одышка. С тех самых пор, когда и государь Иван Васильевич стал сильно болезновать.
– Что, сестрица, сразу не пускаешь? Власть голову вскружила?
– Полно, Бориска,-вздохнула она.-Какая власть, когда ты да Шуйские над нами. А еще Никита Романович. Юрьев особо наседает. Никакого продыху.
– Расплачься ещё. Вона как взлетела. Благодаря мне.
– Помню, братец, и молюсь за тебя, что в свое время ко двору пристроил. Токмо не забывай- как стала я женой Федора и ты поднялся. А уж после кончины Ивана Васильевича в золоте купаешься. Конюшего получил, ближнего боярина, наместником двух царств стал.
В дверях покоев появился дворецкий, поклонился:
– Ирина Федоровна, сюда кушанья подать али в столовую палату?
– Не видишь с боярином беседую?- вспылила она.- Сказала же-сюда! Вот ведь, лободырники глухие.
Царица чувствовала, что брат пришел не просто так. Это её встревожило. С тех пор, как похоронили Ивана Васильевича, она все время ждала чего-то недоброго. Во время венчания на царство Федора, пышных торжеств и пиров по этому случаю, она всматривалась в лица бояр и дворян- кто зарежет её рано или поздно темной ночью- Шуйские, Стрешневы, Налимовы или Глинские? Федор-никакой не царь. Нет у него ни сил, ни охоты править Россией. Только бы Богу молиться, со странниками и монахами говорить, с шутами прыгать, да на медвежьи бои смотреть. Перегрызутся теперь бояре за власть над ним. Уже начали. А она лишняя. В лучшем случае в монастырь ушлют. Хорошо хоть брат опора. Но кто верх возьмет, он или недруги?
Слуга, по приказу дворецкого, поставил на столик с резными ножками у окна кашу, грибы, лепешки, кувшин с мятной водой.
– Вина принеси,-сказал ему Годунов.
– Холодного.
Снял меховую накидку с золотой застежкой, бросил жильцу. Тот подхватил её налету, с поклоном, не оборачиваясь удалился. За ним пошел дворецкий, в дверях задержался:
– Федор Иванович кушать отказывается.
– Чего ему?-недовольно спросила царица.
– Требует шутов и печенья медового. Скучно, говорит.
– Обойдётся. Вели к нему попа привести, молиться царю пора и спать.
Когда принесли зелёного вина со льдом, боярин сам наполнил себе кубок, залпом выпил. Подошел к столику, отломил кусок лепешки, занюхал.
– Конюшего, говоришь, получил?- ухмыльнулся он.- Денег много? А что толку? Всё одно я ниже знатных бояр. Для них я как был Годун из татарского рода Четы, так им и остался. Не успокоятся. Извести постараются. И тебя тоже.
– Боюсь того,- кивнула царица.
– Не успокоятся,- повторил Борис Федорович.- И народ не уймется пока есть Дмитрий. Вспомнят, что Иван Васильевич завещал, в случае порочности твоего чрева, назначить царицей Иришку Мстиславскую. Надобно бы её в монастырь какой упрятать. Ну, скажи на милость, чем вы с Федором по ночам занимаетесь, печенье медовое кушаете?
– Ты же знаешь, Борис, Бог потомства не дает. Ужо молюсь Пресвятой Богородице об том денно и нощно.
– Плохо молишься!
– Для того и пришел, чтоб укорять?
Годунов остыл, выпил ещё. Попробовал кашу, в сердцах бросил ложку на стол.
– Я тебе о Дмитрии сказал, не поняла?
– Что же Дмитрий?- пожала плечами царица.- Ты его с Нагими в Углич отправил, думаю, навсегда. И Богданом Бельским славно прикрылся. Слух пустил, будто это он отравил царя Ивана Васильевича, а теперь подбирается к сыновьям Федору и Дмитрию. Для того царевича де и надо подальше от Москвы.
– Да, с Богданом лепо получилось. Я, вроде, и ни при чем. И Бельского на растерзание не отдал, от гнева людского спас, воеводой в Нижний услал.
Поскорее сбагрить Богдана Яковлевича куда подальше с глаз долой, у Годунова была веская причина- чтоб реже вспоминали о том, что в тот день, когда государя хватил удар, он находился вместе с Бельским в его покоях. Тем мартовским четвергом Иван Васильевич пребывал в хорошем расположении духа, с утра шутил, был вежлив, как никогда, с жильцами и боярами. В обед хорошо поел-скушал трех перепелок, сломал бока аж нескольким крупным белорыбицам, закусил заячьими ушами и, конечно, усладился любимым огуречным вареньем. Вместо Малявы, что помер по случаю в тот же день, когда царь заставил князя Владимира Андреевича Старицкого принять яд, варенье из шипастых огурцов ему готовил повар по прозвищу Синеус. Его привела царица Мария. Не то, конечно, но съедобно. Затем государь усадил Богдана Бельского играть с собой в шахматы. Передвинул пешку и тут же повалился своим распухшим, еще прошлой весной телом, на пол. Рухнул и испустил жуткий, серный смрад. Словно бес из него вылетел. Вместо того, чтоб броситься к царю, Борис подскочил к окну, выбил его ногой, закричал: "Царь помер!" А потом тихо уже, себе: "Неужто в самом деле помер...?" Бельский тоже не приближался к лежащему на животе государю. Только вбежавшие стрельцы перевернули Ивана Васильевича навзничь и, как показалось Годунову, он обвел всех напоследок своим злым, уже затуманенным взглядом. "Как же ты, Борис, сразу догадался, что царь помер?- подозрительно спросил Годунова Бельский в темном углу палат.
– Али знал об чём?" "Не более, чем ты, Богдан Яковлевич,- ответил Борис.- Мы теперь с тобой в одной упряжке. Ежели что, спросят с обоих. Понял?" "Как не понять",- ухмыльнулся Бельский.