Гонг торговца фарфором
Шрифт:
По-видимому, Лилиан вела себя достаточно решительно, и Мееле пришлось объяснить все подробно:
Она уже давно знает, что мы хотим уехать из Швейцарии, сколько бы мы ни притворялись, что это не так. Мы низкие люди, мы врем ей и хотим бросить ее на произвол судьбы. Но Тину она не отдаст, если речь зайдет о ребенке, у нее есть свое средство.
Мееле побывала в английском консульстве и сообщила там, что мы — коммунисты и что ночью мы тайком проводим сеансы радиосвязи.
«Я сказала в консульстве, чтобы их не пускали в Англию, что они обязаны остаться здесь».
Лилиан
«Бога ради, что ты натворила? Их же могут в любую минуту арестовать».
«Тогда ребенок будет со мной».
Лилиан от ужаса не могла вымолвить слова. Но Мееле начала плакать и, всхлипывая, продолжала рассказывать:
Плохо то, что в консульстве ее неправильно поняли, не оказали ей доверия, и теперь у нее к Лилиан огромная просьба, пусть она пойдет с ней вместе в консульство и там еще раз спокойно все объяснит.
Для Лилиан забрезжил какой-то проблеск надежды. Она заклинала Мееле не ходить туда больше.
«Когда твой разум прояснится, у тебя уже не будет радости в жизни, ты всегда будешь страдать под тяжестью той вины, которую на себя взвалила. Неужто тебе не понятно, какое предательство ты совершаешь? Ни один порядочный человек не простит тебе, если ты ввергнешь эту семью в такую беду. Я рассматриваю твое теперешнее состояние как болезнь и хочу тебе помочь. Конечно, я не подозревала, что они коммунисты, но теперь скажу тебе честно, я могу ими только восхищаться». Вот так я говорила с Мееле.
Рассказав мне все это на скамейке в парке, Лилиан вдруг обняла меня.
— Да, я восхищаюсь вами, это прекрасно, что такие люди есть на свете!
Немного помолчав, она стала рассказывать дальше. Прежде всего она спросила Мееле, не говорила ли та о нас еще с кем-нибудь.
В консульстве в это время ходило столько всевозможных слухов, поступало столько доносов, что путаным словам Мееле, видимо, не придали особого значения. И тем не менее все это наверняка зафиксировали письменно. После этого Мееле отправилась к своему парикмахеру. Озлобленная неудачей, она теперь рассказала всю нашу историю ему и спросила у него совета, в какое швейцарское учреждение ей следует обратиться. Парикмахер не пожелал ввязываться во все это. Впрочем, он был ярым противником Гитлера.
«Мне надо найти другого парикмахера, этот нарочно делал мне больно», — закончила Мееле свой рассказ Лилиан, к которой она пришла из парикмахерской.
Лилиан еще долго пыталась повлиять на Мееле. В конце концов ей удалось заручиться обещанием Мееле ни с кем больше не говорить об этом. А Лилиан в свою очередь пообещала ей, что нам обо всей этой истории ни словечка не скажет.
Слушая Лилиан, я уже обдумывала следующий шаг. Все, что мы создавали с таким трудом, нелегально, грозило вот-вот рухнуть. Нам надо было действовать немедленно.
Даже если Мееле теперь уже молчит, не слишком ли это поздно? Парикмахер мог в целях самозащиты счесть за благо проинформировать полицию или мог рассказать друзьям эту историю, которая наверняка его занимает, и вот уже она получает распространение. В консульстве могут проверить поступившие сведения.
Кто подвергался опасности, кроме меня и Сида? Что касается Пауля, то Мееле не знала ни его настоящего имени, ни адреса, я сама встречалась с ним в отдаленных городах. Имя другого моего сотрудника было ей известно, и его я должна немедленно разыскать, а потом предупредить уже и Пауля. Обратится ли Мееле к швейцарским властям или теперь она уже способна вступить в контакт с немецкими фашистами?
Надо забрать документы с сеновала, срочно унести из дому передатчик, расстаться с Мееле, отправить в безопасное место детей, сменить квартиру. Но как расстаться с Мееле? Она не согласится, и в таком случае куда она может пойти?
Лилиан дотронулась до моей руки.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь? Мееле я уже сказала, чтобы она как можно чаще заходила ко мне. Обещаю тебе, я сделаю все, чтобы не упустить ее из виду.
Только тут я подумала о том, как замечательно ведет себя эта женщина, которая частенько казалась нам чрезмерно пугливой. Еще каких-нибудь два дня назад она дрожала, как бы не случилось какой беды перед ее отъездом, а теперь она, вместо того чтобы уклониться от возможных осложнений, берет на себя риск помогать коммунистам-подпольщикам.
Я хотела ее поблагодарить. Но прежде чем я нашла подходящие слова, меня охватил ужас. Я ведь уехала из дому ранним утром. Что помешает Мееле в мое отсутствие вместе с Тиной покинуть страну, уехать в Германию? Сид, который не знает, что здесь разыгралось, мог, как он это любит, уйти в горы. Проверяют ли детей на границе? Достаточно ли для проезда метрики? Обратный поезд будет только через много часов. За это время Мееле может попросить хозяина на телеге довезти ее до соседней станции. Оттуда в долину, к центральной железнодорожной станции, ходят машины.
Мне надо немедленно возвращаться.
Такси довезло меня только до половины подъема, дальше я пошла пешком. Я много лазила по горам и была хорошо тренирована, но тут я думала только о следующей сотне метров, как преодолеть ее с наименьшей потерей времени. Чтобы сократить дорогу, я карабкалась по самым крутым откосам, бежала через крестьянские дворы, шла вдоль высохшего русла реки и понимала, что все это бесполезно. Если Мееле решила уехать с Тиной, она сделала это с самого утра. Сократи я дорогу к «Дому на холме» даже на целый час, все равно ничто уже не поможет. И тем не менее я мчалась вперед.
До немецкой границы много часов езды. Я часто бывала в том направлении и знала расписание поездов. Но не знала, когда идут поезда в Германию. Телефоном на нашей станции можно было пользоваться только при отправлении и прибытии поезда. Лавочник в деревне собирался сдать свой телефон, но, может быть, еще не успел! Если Мееле скроется с Тиной, я заявлю в полицию. Может, их задержат до перехода границы. Я, я буду что-то сообщать полиции?!
Что тогда произойдет, ясно как божий день. Мееле расколется. Итак, в полицию обращаться нельзя, так что же, допустить, чтобы Мееле отняла у меня ребенка? Никогда и ни за что!