Гони свой поезд, мальчик! (сборник)
Шрифт:
— Да вы что, Кулижонок? Да разве я не предотвратил? Разве я не заметил? — И кивнул туда, в ту сторону, откуда, казалось, еще несло гарью, и показал машинисту испачканные, жирные ладони.
— Еще бы не заметить! — пригрозил Борис Куприянович и вроде поколебался, становиться ли ему опять старшим другом, старшим братом или быть неприятным, колючим, хмурым человеком. — Еще бы, Станик! А только я хочу тебе сказать: смазку кинул — а на всех парах все равно не поедешь.
— Теперь до пункта техосмотра? — с упавшим сердцем спросил он. — Теперь пешком, со скоростью пятнадцать километров?
— Со скоростью пятнадцать километров, — согласился машинист.
— Да ведь букса в порядке!
— Не знаю, Станик. На пункте техосмотра выяснят.
— И потом, Борис Куприянович, мы и без того столько времени потеряли! И что же наш график? Не уложимся, выходит? Не придем вовремя в Барановичи?
Озабоченный голос по селектору уже торопил их в медленный, тихий путь. Тепловоз снялся с места, как бы передавая судорогу от платформы к платформе, и неспешно, торжественно поплыл меж цветов, жита, сорняков, трав.
— Да тут недалеко, Станик. Недалеко тут пункт. А там, может, наверстаем еще. Если дадут зеленый — разгонимся, Станик, до самых Барановичей! — азартно пообещал Борис Куприянович.
«Он прав! Если дадут зеленый…» — обнадежил самого себя Станик, прощая машинисту его неожиданную грубость, понимая раздосадованного человека и сочувствуя ему.
И уже лишь этим и жил он: только бы дали возможность идти до Барановичей на максимальной скорости, без остановок, без промедлений. Ведь была уже остановка, были потерянные минуты, и только бы дали возможность мчаться со свистом!
А пока — тихий, осторожный ход, такой тихий, что грузовая, крытая брезентом машина, мчавшаяся в стороне по асфальтированному шоссе, параллельному железной дороге, легко обогнала поезд. И другие машины, стремившиеся на восток, тоже показывали поезду задний борт.
Вот теперь, когда поезд робко продвигался, Станик боялся убить в себе надежду на успешное завершение рейса. Мало ли что затеят там, на пункте технического осмотра! И вдруг подозрительными покажутся осмотрщикам вагонов другие буксы? Все, что слушал он на занятиях в тепловозной мастерской, все, что он так уверенно, четко твердил потом экзаменаторам, вдруг припоминалось теперь, припоминалось почему-то в основном в самых мрачных тонах, поскольку будущего помощника машиниста преподаватели каждый день предостерегали, внушали ему повышенную бдительность на службе, предостерегали, предостерегали… И недаром!
«Только бы дали зеленый!» — мысленно просил Станик, уже различая впереди продолговатое строение пункта технического осмотра.
— Принимайте на боковой путь! — потребовал по селектору Станик. — Букса неисправна. На боковой путь, повторяю!
«Только бы дали зеленый!» — все просил безмолвно он, Станик, и потом, когда остановились и когда маневровый локомотив отцепил платформу с неисправной буксой и покатил с этой единственной платформой.
И боязно было подумать, что вдруг еще какую-нибудь неполадку заподозрят осмотрщики вагонов и поезд так и останется надолго здесь, на боковом пути!
Казалось, ни жив ни мертв сидел он в кабине тепловоза, ожидая самого невеселого исхода. Как вдруг распоряжение по селектору полным ходом следовать до станции назначения. И он, счастливый, преданно посмотрел на Бориса Куприяновича.
А тот заговорил порывисто:
— А у меня в Барановичах дружок. Сапейко. Тоже путеец. Познакомлю, Станик! Душа этот Сапейко. Но несчастливый. Несчастливый он, Станик!
— Отчего же несчастливый? — радуясь перемене в машинисте, его улыбке радуясь, его приветливости, спросил Станик.
— Водил поезда, составы тяжеловесные, первоклассный был машинист, а потом что-то со зрением. Что-то со зрением, Станик. Очки, контора, хоть и при железной дороге, но контора, контора, Станик, а не эта шикарная кабина, не эти рельсы! — И Борис Куприянович энергично выбросил большую руку вперед, как будто повелевая локомотиву мчаться еще стремительнее.
«Вон что! — подхватил, соглашаясь с ним, Станик. — Если человек любил рельсы, бег локомотива… А теперь очки, контора. Конечно же, несчастливая судьба! Чего там говорить, несчастливая…»
Быстрее никогда еще не ездил Станик — ни на скорых поездах, ни тогда, в апреле, когда гонял дублером помощника машиниста. Так казалось ему. И так, возможно, было и на самом деле. Столбы, деревья, округлые кусты, плетни, казавшиеся плотными щитами, взлетающие от мгновенного ветра, гонимые ветром чистые гуси, опадающий от порыва, рожденного несущимся составом, яблоневый цвет, как мотыльковый рой, — все, все тут же становилось пройденным путем, откинутой назад далью.
Снова включился селектор. Голос показался Станику уже веселым, голос вопрошал, готовы ли они с Борисом Куприяновичем и дальше следовать на предельной скорости. Станик подумал, что диспетчеры наверняка нарочито открыли им «зеленую улицу», точно желая убедиться, сумеют ли они в срок, по графику, прибыть в Барановичи. Уж если случилась задержка, уж если отцепили вагон, то, казалось бы, какой тут график, какое своевременное прибытие? Просто диспетчеры знают, какой первоклассный машинист ведет состав. «Конечно же, знают Бориса Куприяновича! — еще раз подсказал себе он. — И не только гадают, сумеем ли мы уложиться в график, а верят в это, верят!»
Будто невзначай опять скользнул он взглядом по лицу машиниста. И поразился, как изменилось это обычно замкнутое, С тяжелыми чертами лицо, каким оно стало вдохновенным. А машинист, повернувшись к нему, словно хотел что-то сказать, но лишь вздохнул, лишь обогрел нежным, незнакомым ранее взглядом.
Гони, машинист, свой поезд! И ты, Станик, тоже гляди в оба, помогай машинисту сокращать расстояние!
— Полчаса наверстали, — вполголоса, точно оберегая тайну, проговорил Станик. — Тридцать минут нагнали. Теперь совсем немного — и уложимся. Уложимся в график, Борис Куприянович…
— Ты Барановичи запроси. Диспетчера из Барановичей. Чтоб никаких задержек! — тоже тихо и вроде тайно молвил в ответ Кулижонок.
— Сейчас, Борис Куприянович! — охотно отозвался Станик и уже снял трубку рации, да тут же и выключил ее, потому что схема движения была перед ним, а там, на схеме, как раз перед Барановичами и начинался опасный путь.
Опасный путь — это медленный ход поезда, и тут проси не проси — никто не позволит мчаться с большой скоростью.
Все-таки, вздохнув раздраженно, Станик связался по рации с диспетчером и попытался выпросить разрешение увеличить скорость, поскольку и так немало времени потеряли на перегоне.