Гонимые и неизгнанные
Шрифт:
Я жил с вами 3 года, но совершенную узнал вам обоим цену в последнее полугодие. Давыдовым, кажется, хочется навязать на меня учить их Ваку. Трудно будет от этого отказаться, но учить ребят просто беда. Я так много по этой части возился, что мне это надоело. Играть с ними я готов, ибо надо быть очень избаловану ребенку, чтобы я его не любил. Отец Петр вам кланяется...
Посылаю вам давно обещанный фасад церкви, а иконостас немного не докончил, я после его пришлю...
Будьте здоровы и благополучны...
Е.П. Оболенскому
5 ноября
Прости и прости меня, милый друг Евгений, что я так давно с тобой не беседовал.
С тех пор, друг мой, как мы с тобою расстались, многое,
Для меня со вчерашнего дня блеснула опять надежда - может быть, и я получу помощь, чтобы идти вперед, а не катиться назад под гору - как доселе было...
Тебя, может быть, интересует также положение брата. Он в горьком состоянии. По духу, который в нем проявляется, я иногда судил о нем, но теперь ничего не сужу. Бог один все знает - но вообще можно только сказать о всех действиях человеческих, что, ежели бы не было гордости в людях, не было бы и бедствий, не было бы грехов.
О наших друзьях в Минусинске не могу тебе сказать ничего основательного. Полагаю, что Господь и их ведет каждого сообразным для его особенности путем.
От Беляевых и Крюковых я давно не имею писем. Киреев иногда пишет. Да поможет ему Господь - он также, бедняга, бедствует и горюет, горюет и опять бедствует, как и я...
С тех пор, как уехали Фонвизины, мне особенно стало грустно; перед самым этим временем брата отделили от меня, да и с ними я так сроднился и так к ним привык, что и до сей поры чувствую их лишение. Вот уже с год употребляю все старания, чтобы переселиться в Тобольск, но не имею никакой ещё положительной надежды. Авось ли бы перемена места и на брата имела бы какое-нибудь действие, а для меня это была бы великая отрада.
Теперь здесь Давыдовы, которые тебя любят без памяти, они оба с прекрасным сердцем люди. Но для сближения душ нужны особенные столкновения и общие элементы, которые бы могли породить отрадное дружество. Если будешь иметь случай ко мне писать, уведомь между прочим, будет ли рад или нет А.Л.1, если бы я к нему написал - я уверен, что он меня помнит и любит, но, может быть, душа его требует такого уединения, для которого всякое человеческое общение делается тягостным.
Не сетуй на меня, мой друг, - может быть, вперед не удастся и мне к тебе долго писать, совсем не по вышесказанной причине. Мое молчание другого рода - когда в душе мрачно, грустно и совершенный хаос, не знаешь, что сказать и с лучшим другом, сидишь в каком-то расслаблении душевных и телесных сил у моря и ждешь погоды. Вот теперь я к тебе охотно пишу, вчера же утром мне бы не выбить из себя и молотом десятой доли того, что я теперь намарал.
Пущин ваш, которого я с радостию увидел и не без скорби проводил, 15 октября выехал из Тобольска - пишет, что Одоевский скончался от болезни, уцелев от пуль, а про Басаргина - что он женился.
Ты просил уведомить Василия Львовича1, получил ли я "Путешествие в Иерусалим" - получил тогда же, но все откладывал и не мог тебя до сей поры уведомить. Можешь бить меня за это, сколько хочешь, когда увидимся, - и не за это только, за многое.
Пущин мне говорил от тебя и от себя, нельзя ли мне заниматься с твоими учениками, т. е. с детьми Давыдовыми. Они же сами мне ничего не говорят, и я этому очень рад - неприятно было бы отказывать, не имея к этому других причин, кроме внутреннего неспокойствия души, которую не всякому можно сделать понятною, да и незачем. А при таком расположении духа - и ручным трудом не можешь заниматься. К тому же я себе не прочу здесь остаться, и при нетерпеливости моего характера живу я год как на ночлеге, хотя и без того вся наша жизнь не что иное, как ночлег - более или менее удобный...
Прощай
Преданный тебе душою и дорожащий твоего дружбою и любовью твой друг П. Пушкин.
О получении этого письма уведомь скорее официально, сказав: "Если будешь писать к Аврамову, поклонись ему".
Я, кажется, писал к тебе, что матушка моя в одно почти время скончалась с твоим отцом, а добрый старичок - мой батюшка - ещё жив и с нежностию о нас горюет.
Барятинский тебе кланяется - он с неделю здесь, насилу добрался до Красноярска полуживым - у меня на квартире - и помаленьку оправляется, не знаю, как дотащится до Тобольска. Сам бы приписал, но ещё слаб.
И.И. Пущину
27 ноября
Благодарю вас, мой любезный друг Иван Иванович, за ваше дружеское письмо от 11 октября и за исполнение моих поручений. Я был уведомлен, что Гов. писал к Е.Г. о переводе Петина и чтобы я обратился о себе с письмом к Фалькенбергу. Я это сделал. Не знаю, что будет, но мне все что-то мало надежды. Мое правило, если хлопотать, то уже хлопотать со всех сторон. А потому, если и вы что можете сделать в этом случае, через неусыпную в такого рода хлопотах сестрицу, то напишите к ней: не может ли и она замолвить два слова...
Спиридов со своим Петром Васильевичем поставили вверх дном свой и соседний огороды, выстроили теплицу, выкопали мильон парников. А результат покуда тот, что у Спиридова из 1000 руб. осталось 100, а 900 он получит на будущий год, когда продаст пикули, жаль только, что ещё в уксусе третий месяц гнездо не заводится, а то все бы пошло хорошо.
Мне жаль, что вы не видели моего хозяина, он бы вам, верно, понравился. По расчетливости он вроде вас - ему тоже бывает совестно, когда купец отдает ему за 8 рублей сапоги, которые стоят пять. Он вскоре после вас возвратился из тайги - жаль только, что и без золота, и без денег.
Все наши около Иркутска живы и здоровы. Ездили всею семьею к Фед. Алекс., обедаем, ужинаем, играем на бильярде. Не правда ли, что это весело?
Будьте здоровы и по возможности счастливы и не забывайте человека, который умеет ценить свою и вашу дружбу.
Н.Д. Фонвизиной
27 ноября
Можете вообразить, какое впечатление произвело на меня письмо ваше, милая и любезная Наталья Дмитриевна. Я уже грустил, давно не знаю, что с вами делается, тогда как по последнему письму вашему видно было, что прежние ваши припадки возобновились. Но, благодарение Богу, которого милосердная рука, видимо, над вами - подает нам живую надежду увидеть вас в лучшем положении. Я говорю нам, ибо вы, верю, не сомневаетесь, что все, до вас касающееся, и меня столько же или огорчает, или радует, как и людей, самых вам близких.
Благодарю вас, что и вы, зная это, не замедлили меня утешить и успокоить тою переменою, какая с вами случилась...
Я же о себе ничем не могу вас порадовать. И во мне - худо, и около меня тоже худо.
Брат мой несчастный, будет ли по крайней мере спасена душа его - один Бог знает. Но что мне говорить о себе и о нем - я только наведу грусть и на себя и на вас. Лучше поговорим о другом.
Вы слагаете на одного М.А., будто он один удивляется, как я попал в дом Катерины Петровны Лопатиной (во-первых, почему Катерина Петровна, а не Александр Николаевич? Разве потому только, что дом на её имя куплен?), и велите мне написать об этом подробно для любопытства мужского и подробнее конечно, для женского.