Гонимые и неизгнанные
Шрифт:
Христос с вами, мой любезный во Христе отец и брат. Обнимаю вас от всей души, поручаю себя вашим молитвам и, поздравляя с приближающимся великим праздником, остаюсь многолюбящий и почитающий вас слуга П. Б. Пушкин.
Глазами души современников
Авторы этих воспоминаний - сибиряки. Они знали П.С. Пушкина с детства и были общими воспитанниками декабристов, много сделавших для их образования и духовного воспитания. Павла Сергеевича они, как и все дети, знавшие этого удивительного человека, любили более всех, потому что хорошо чувствовали добрую, чистую, детски доверчивую христианскую душу. Через всю жизнь пронесли
М.С. Знаменский
ТОБОЛЬСК В 40-Х ГОДАХ
...Я остановился среди улицы, обратив свое внимание на странную массу, двигавшуюся ко мне: это был экипаж Павла Сергеевича Пушкина, товарища по ссылке ялуторовских моих друзей. Павел Сергеевич Пушкин был механик, столяр, шорник, портной, маляр, доктор и проч. и проч., и продукты всех этих его разнообразных талантов двигались теперь ко мне, стоящему среди улицы. Ближе всего ко мне находилась маленькая мухортая лошадка, прозванная Коньком-Горбунком. В прежнее время Горбунок этот возил воду, но нашел на него горький час - захворал. Неблагодарный водовоз решился продать общего поильца и честного своего кормильца татарам на съедение, но явился Павел Сергеевич, и превращение коня во вкусные пельмени отложилось на не-определенное время.
Пушкин купил больную лошадь вместе со сбруей. Первую вылечил, вторую починил; затем он принялся сооружать себе экипаж, задавшись при сооружении двумя задачами: доставить легкость Горбунку и удобство себе. Достиг ли он первого - не знаю, но что касается до удобства, то качка действительно была умилительная. Если бы Павел Сергеевич сколько-нибудь дорожил тобольским общественным мнением, то задался бы ещё третьей задачей: сделать экипаж свой менее эксцентричным. Но Пушкин об общественном провинциальном мнении не заботился и предоставил всякому сколько душе угодно острить над высокой качающейся машиной, влекомой маленькой лошадкой.
– Что, Миша, сражаться хочешь?
– обратился он ко мне, кладя вожжи на колено, причем Горбунок мгновенно остановился и вопросительно смотрел на меня, словно желая повторить вопрос хозяина.
– Нет... Я не хочу... В нас вон гимназисты...
– Ну, тут и без тебя справятся, - добродушно улыбнулся он мне, садись-ка, ты ещё не катался на Горбунке.
Уцепившись за его большую руку, взмостился я на высокую тележку, и двинулись мы далее, умилительно покачиваясь.
– Ну что, мой оратор, как идет наука?
– Наука идет ничего...
– Ну а латынь?
Касательно латыни счел долгом позамяться и молчать...
В таком-то катехизически-вопросительном духе мы совершили свою поездку и прибыли к воротам нашего дома. Павел Сергеевич поцеловал меня и помог спуститься с своей колесницы.
– Ну что, принимаете крупинки?
– обратился он к раскланивающейся в окно моей тетке.
– Да, кажется, меньше болят... Вчера уж выдернуть хотела.
– Погодите выдергивать... Я завтра заеду.
И Конек-Горбунок, плавно покачивая, повез далее массивную фигуру милейшего Павла Сергеевича...
"А интересно знать, чья взяла?" - думал я о битве и от битвы перехожу к экипажу Пушкина, мысленно следуя за ним, вхожу в маленькую комнатку Павла Сергеевича,
] ] ]
– Вот наш Кит едет, - заметил Попов...
Передо мной красивый вид разбросанных домов, мостов и церквей нижней части города, перед домом - спуск в эту часть Тобольска, и оттуда показывается и растет по мере приближения, колоссальный гриб. Это не что иное, как Павел Сергеевич Пушкин, прозванный у Фонвизиных Китом, на высоте своей оригинальной колесницы, прикрывшийся по случаю жаркого полдня красным зонтом и таким образом уподобивший ансамбль своего движимого имущества гигантскому мухомору, подъезжающему к воротам фонвизинского дома. У крыльца, без всякого намека со стороны хозяина, Горбунок остановился, дал время спуститься своему хозяину на землю, свернуть свой зонт и уложить в тележку. На все эти хозяйские манипуляции он смотрел без всякого нетерпения, повернув свою голову набок. Когда же увидел, что Павел Сергеевич двинулся на крыльцо, он счел себя вправе поворотить направо за оранжерею, где всегда находил приготовленное для него сено.
– Ну, здравствуй, Машурка.
– И Пушкин принялся целовать выбежавшую встречать его Машурку.
– Здравствуйте, - и такое же целование с другими.
– А, Филипьевна, друг мой, приехала?
– И маленькая женщина совсем скрылась в его колоссальных объ-ятиях...
Покончив свои приветствия поцелуем с Наташенькой, Павел Сергеевич отправляется в кабинет хозяина...
– ...Ведь Свистунов болен... Я не спросила, как он себя сегодня чувствует?
– Вопрос этот Наталья Дмитриевна как-то вяло адресует к Пушкину.
– Ему хуже, - отвечает коротко и мрачно Павел Сергеевич...
Нисколько не интересным показалось мне письмо, полученное во время обеда Пушкиным от председателя Вольдемарова, в котором гомеопатический пациент Вольдемаров интересовался знать у своего гомеопатического доктора Пушкина, не холера ли у него, или простое последствие употребленных им вчера грибов. Для большего уяснения этого вопроса Вольдемаров приложил рисунки, изображающие вещи, не принятые изображать. Рисунками этими завладел Анненков и желал знать у хохочущей и отвернувшейся от рисунков к Татьяне Филипьевне Наташеньки, есть ли у почтенного Вольдемарова способность рисовать с натуры? Он же, Анненков, полагал, что при большой практике из Вольдемарова выйдет замечательный художник, хотя и специальный, процедил он и возвратил бережно листок Пушкину...
Обед кончился, и Пушкин, тотчас же собравшийся домой, ссылаясь на необходимость быть около больного Свистунова, дал и мне предлог проститься.
– Поедем вместе, Горбунок тебя довезет, - остановил меня Павел Сергеевич в передней и снова обратился к провожающей его Наталье Дмитриевне: - Я говорю, что он болен, серьезно болен; вам следует его навестить.
– Мне следует его навестить, - говорит Наталья Дмитриевна, отбивая такт своим словам серебряным лорнетом...
– Это Господь его наказывает (удар лорнетки по ладони). Он в последнее время совсем Бога забыл.
– Ударившаяся лорнетка раскрывается.
– Я молилась, горячо молилась, чтобы Господь напомнил ему о себе. Моя молитва услышана.