Гонимые и неизгнанные
Шрифт:
Видимо, даже у неутомимой Марьи Сергеевны на какое-то время опустились руки: хлопоты она возобновляет только к концу 1855 года. В России наступило новое царствование. На престол вступил Александр II - сын почившего в бозе в феврале 1855 года Николая I. Теперь надежды М.С. Пушкиной ожили, и она решает действовать через тульского уездного предводителя дворянства А.Н. Арсеньева, человека либерально настроенного, который не только с пониманием и сочувствием отнесся к положению семьи Бобрищевых-Пушкиных, но и лично обратился с прошением к главе III отделения графу А.Ф. Орлову:
"28 декабря 1855 года, Тула
Милостивый государь Алексей Федорович!
Помещица Тульской
Разделяя с нею надежду на милосердие и великодушие ныне царствующего императора и всегдашнюю готовность Вашего сиятельства оказать облегчение страждущему, я почел себя обязанным довести о сем до сведения Вашего сиятельства, испрашивая Вашего высокого покровительства семейству Бобрищевых-Пушкиных, тем более что покойный отец Марьи Сергеевны пользовался общим уважением дворянства Тульской губернии, был в достопамятном 1812-м году начальником Тульского ополчения и всегда ревностно служил государю и Отечеству.
Возвращение же на родину детей его Николая и Павла, понесших справедливое тридцатилетнее наказание, не только что не будет вредно обществу, но, напротив, ещё более воспламенит в нас чувство благодарности и благоговения к великодушию и милосердию монарха нашего, которые он так щедро на нас изливает.
В надежде, что Ваше сиятельство не откажете в нашем ходатайстве по этому делу, имею честь быть Вашего сиятельства покорным слугою
А. Арсеньев".
В ответ на прошение А.Н. Арсеньева последовало новое движение бумаг в канцелярии III отделения. Снова были составлены справки об участии братьев Бобрищевых-Пушкиных в деле 14 декабря 1825 года, как близнецы похожие на справки 1854 года. Но на этот раз их препровождала "благоприятная записка" графа Орлова:
"В 1854 году почивший в бозе государь император изволил получить всеподданнейшее прошение помещицы Тульской губернии, дочери полковника Бобрищева-Пушкина, которая, представляя горестное положение сосланных в 1826 году в Сибирь двух родных братьев её, Николая и Павла Бобрищевых-Пушкиных, из коих один уже давно лишился рассудка, а последний, находясь в каторжной работе, потерял здоровье и зрение, просит о всемилостивейшем дозволении им вернуться к ней на родину.
По сей просьбе я входил тогда с всеподданнейшим докладом, и блаженныя памяти государь император, снисходя к положению братьев просительницы, соизволил сделать мне вопрос: "Как я полагаю?", и согласно моему мнению высочайше повелено было повременить исполнением этой просьбы.
Ныне Тульский губернский предводитель дворянства возобновляет ходатайство о них, представляя, что отец их, быв в 1812 году начальником Тульского ополчения, пользовался общим уважением тамошнего дворянства и что возвращение на родину детей его не только не будет вредно обществу, но, напротив, ещё более воспламенит в нем чувство благодарности и благоговения к великодушию и милосердию Вашего императорского величества.
Имея в виду, что государственные преступники Фонвизин и Муравьев, более виновные по делу 14 декабря 1825 года, нежели Бобрищевы-Пушкины, удостоились всемилостивейшего разрешения возвратиться на родину, я обязываюсь доложить Вашему императорскому величеству о выше сказанном ходатайстве, всеподданнейше представляя,
Подписал: генерал-адъютант граф Орлов.
Скрепил: генерал-лейтенант Дубельт.
11 января 1856 года".
На подлинном (докладе) рукою генерал-адъютанта графа Орлова написано карандашом: "Высочайше соизволил. 11 января 1856 года".
На этом можно было бы и закончить историю почти 20-летней пытки надеждой, ожиданием, верой в справедливость и милосердие, если бы Марью Сергеевну и вернувшихся, наконец, в марте 1856 года её братьев не ждало ещё одно испытание - этакий "довесок" почти в год к минувшим испытаниям. Помилованные братья Пушкины были ещё в дороге из Сибири на родину, а генерал-губернатор Западной Сибири Гасфорт шлет министру внутренних дел запрос, следует ли взыскать прогонные из Тобольска в Тульскую губернию деньги в сумме 546 рублей 92 3/4 копейки серебром с государственных преступников Бобрищевых-Пушкиных или "принять помянутый расход на счет казны".
И зашуршали опять бумаги в канцеляриях III отделения, министерства внутренних дел, военного губернатора Тульской губернии, генерал-губернаторской канцелярии в Тобольске. И опять запестрели в этих бумагах имена Бобрищевых-Пушкиных - братьев Николая и Павла, сестры их Марьи Сергеевны, которая без устали объясняет, что состояние её малое, недостаточное, что неурожаи последних лет почти разорили её, что ей не под силу уплатить требуемую сумму, что братья её в сибирском их заточении именно по недостаточности состояния получали пособие от казны. Препирательствам её с чиновниками, кажется, нет конца. Наконец, по истечении восьми месяцев бесплодных её попыток добиться принятия прогонных на счет казны, она пишет скорее гневное, чем умоляющее письмо министру внутренних дел Ланскому, в котором заявляет, что если бы "возвращение братьев предоставлено было попечению её самой", то она "ограничилась бы сколь возможно умеренными на то расходами и не издержала бы прогонов на две тройки, как это сделано было по случаю отправления братьев с казаками, а только на одну пару лошадей и не утруждала бы начальство о сопровождении их казаками, а следовательно, не было бы надобности в отпуске кормовых денег для казаков и в прогонах на обратный переезд сих последних".
Трудно сказать, какой из аргументов Марьи Сергеевны оказался решающим, но министр Ланской хлопотал за нее, и 30 ноября 1856 года, наконец, последовало благосклонное резюме III отделения, которое "полагало бы возможным исходатайствовать Высочайшее повеление о сложении с Бобрищевой-Пушкиной помянутого взыскания" и повлекло за собой это милостивое высочайшее повеление.
Никогда более не делали попыток просить о чем бы то ни было власти предержащие декабристы Николай и Павел Бобрищевы-Пушкины и добрая сестра их Марья Сергеевна.
Любимый Паскаль
"Человек бесконечно превосходит человека".
"Величие человека составляет мысль".
Даже если бы только эти суждения оставил будущему великий Блез Паскаль, они не дали бы уснуть разуму землян. Он же в наследство людям оставил много больше истин о них самих, их назвали "Мысли".
Один из современных западных исследователей творчества Паскаля заметил: "На свете великое множество тех, кто любит Паскаля". Добавим: "и любил". В России XIX века, вероятно, не было ни одного выдающегося человека, кого Паскаль оставил бы равнодушным и кто не выразил бы своего восхищения, любви и признательности гениальному французу.