Гонимые
Шрифт:
На стоянках приходилось собирать топливо. Мальчик, потеряв его, начинал громко плакать. Чиледу спешил к нему. Баурчи сердито ворчал:
– Когда у мужчины на руках дите, он хуже женщины. Ну какой из тебя помощник! Зря кормлю тебя и твоего сына. Где его мать?
– Умерла… Ваши воины помогли умереть.
– Жалуешься? От вас, меркитов, никому покоя не было – это как?
Молчишь? Вот и молчи. Как имя мальчика?
– Я его называю… Олбор [37] , – сказал Чиледу первое, что пришло в голову.
37
Олбор –
– Какое-то ненастоящее имя. И сам ты не настоящий, будто кожа, набитая травой, – одна видимость человека.
И баурчи, и воины не любили Чиледу. Да и за что можно любить врага, хотя бы и бывшего? Злые взгляды Чиледу принимал как должное. Но в окружении всеобщей вражды и недоброжелательности привязанность мальчика была для него как огонек жилья для путника, блуждающего в гудящей ветрами зимней степи.
Тэмуджина он видел за всю дорогу только один раз. Сын Оэлун ехал рядом с ханом кэрэитов. Взгляд его светлых глаз, не задерживаясь, скользнул по лицу Чиледу. Не узнал. Чиледу это не огорчило. Напротив, меньше всего ему хотелось быть узнанным.
Вспоминая свой последний разговор с Оэлун, дивился собственной глупости. Хватило же ума предложить совместную жизнь ей, матери детей, которые по праву рождения равны с ханами. Что он мог дать ей и ее детям?
Самое большое – увезти в земли хори-туматов, своих соплеменников, кормить мясом диких зверей. Оэлун это поняла сразу, а он только сейчас. Да и сейчас, наверное, еще не все понял. Зачем он здесь? Единственное, что он может доброго сделать для Оэлун, – не попадаться ей на глаза, не тревожить ее душу напоминаниями о прошлом. И не тащиться за повозкой ему нужно, а остаться в степи, сгинуть в ее просторах. Однако этого он не может сейчас сделать. В повозке хнычет Олбор, зовет к себе: «Эцэгэ! Эцэгэ!»
Глава 7
Высоко над степью, раскинув широкие крылья, медленно плыл орел. Он был стар, тело его потеряло былую упругость, глаза – зоркость, и добыча легко уходила от затупевших когтей. Орел обессилевал, в его отважное сердце входило тоскливое безразличие к самому себе. Но здесь, на тугих потоках воздуха, не тратя сил для полета, он забывал об усталости, чувствовал себя молодым, стремительным и могучим, способным, как и раньше, одним ударом клюва убить сайгачонка или барашка, потом унести его на далекие скалы и насытиться нежным, с горячей кровью мясом. И он поплыл над степными увалами, покрытыми засохшей травой, обшаривая взглядом ложбины и возвышенности. Его тень бежала по земле, вспугивая серых мышей, песочно-желтых сусликов и стайки мелких птиц.
Впереди увидел всадников. Они шагом ехали по степи, направляясь к юртам большого куреня. За юртами, у извилистой речки, паслись овцы и козы.
Он начал медленно снижаться.
Белый козленок, почесав лоб о крутой глинистый берег, стал пить воду.
Орел зашел так, чтобы тень не выдала его, и устремился вниз. Ветер засвистел в потрепанных перьях крыльев, земля, речка, козленок с низко опущенной головой быстро приближались. Он выставил вперед ноги с изогнутыми когтями, готовый вонзить их в белую спину. Козленок услышал свист ветра в крыльях, поднял голову, испуганно мекнул и побежал. Но что скорость его бега по сравнению с вольным падением! Орел настиг его, когти почти коснулись короткого вздрагивающего хвостика, торчком поднятого вверх, но в это мгновение козленок бросился в сторону и легким прыжком взлетел на обрывистый берег. Орел не смог круто вывернуть, ударился грудью о кромку берега, перевернулся через голову и растянулся на траве. Долго лежал, оглушенный, униженный, наконец встрепенулся, сел. На траве валялись перья. Овцы и козы, немного отбежав, безбоязненно смотрели на него круглыми глазами. С яростным
– Зачем сгубил такую птицу, анда Тэмуджин?
Тэмуджин слез с коня, приподнял орла за крыло.
– Он свое отжил. Стрела лишь слегка ускорила его конец.
– И все равно стрелял зря. Орел – священная птица.
– Почему?
– Все небо – его нутуг-кочевье. Над ним никто не властен.
– Он хотел поживиться в моем стаде. Над стадом властен я, анда Джамуха. Без моего дозволения ни священная птица, ни хитрый зверь не получат ничего. – Он подал орла Боорчу. – Пусть из его крыльев сделают оперение для моих стрел.
Въехали в курень. У коновязи их встретил Джэлмэ.
– Тэмуджин, из улуса тайчиутов пришли еще шесть человек.
– Со скотом?
– Три лошади и пара быков с повозкой.
– И то хорошо.
– Четырех я отправил к овчарам. Пусть помогают делать хурут и катать войлок.
– Разумно. А еще двое?
– Это Тайчу-Кури и его жена. Я подумал, что ты захочешь поговорить с сыном Булган.
– Давай его сюда!
– Ну, я пошел, – сказал Джамуха.
– Подожди. Сейчас пойдем обедать к моей матери.
– У тебя много дел, анда Тэмуджин. Не буду мешать. – Джамуха отвел взгляд. – Пойду отдыхать.
За Джамухой потянулись его нукеры. Тэмуджин развел руками. Непонятный человек анда. То очень добрый, приветливый, веселый, то вдруг, как сейчас, повернется и уйдет, словно чем-то обиженный.
Их юрты стояли рядом. Еще в меркитских владениях, на пиру в честь великой победы над Тохто-беки, они с Джамухой решили больше не разлучаться, жить, как живут родные братья. И снова кровью подтвердили клятву, которую дали друг другу в детстве. Хан ушел в свои кочевья, а они поставили курени в этой местности, называемой Хорхонах-джубур. Место Тэмуджин выбрал с умыслом. Рядом кочевья тайчиутов. Теперь, когда в его руках треть огромной олджи [38] , он может принять под свою руку всех, кто пожелает прийти.
38
Олджа – военная добыча.
И люди идут. Нет ни дня, чтобы кто-то не пришел. Больше всего бегут от Таргутай-Кирилтуха, но и от его родичей – Даритай-отчигина, Хучара, Алтана, Сача-беки – тоже побежали. Однако Джамуха почему-то не радуется этому. Молчит. Почему?
– Друг Боорчу, Джамуха, кажется, обиделся?
– Может быть, и обиделся.
– Но я ему не сказал ни единого неприятного слова!
– Ты не сказал… Но ты, стоя на ногах, готов разговаривать с беглым харачу, ты – высокородный нойон. И Джамуха должен стоять рядом с харачу, ожидая, когда позовешь его обедать.
– Это ты так можешь думать, Джамуха так думать не может!
– Я как раз ничего такого и не думаю. Я твой нукер. Джамуха владетель племени.
– Может быть, ты и прав, Боорчу…
В его юрте никого не было. Братьев, кроме Тэмугэ-отчигина, он разослал по своим айлам и куреням приглядывать за пастухами, содержать в порядке так неожиданно доставшееся и такое огромное хозяйство. Для матери и младшего брата поставил отдельную юрту. Своя юрта была и у Борте.
– Садись, Боорчу. Примем Тайчу-Кури как большие нойоны.