Гонка на выживание
Шрифт:
– Я бы согласился с вами, Брайан, если бы не одно «но». Необязательно было покупать два излучателя, можно было обойтись и одним – просто стереть после сеанса первый текст, а потом уже закладывать второй. Или заставить Ирэн уничтожить диск с обоими текстами у вас в палате, как только гипноизлучатель выполнит свою работу. Короче, есть множество вариантов, чтобы не позволить посторонним прочитать текст. Но они не воспользовались ни одним из них. Нет, Брайан. Я почти уверен, что тот, кто это затеял, хотел, чтобы мы… а точнее, вы прочитали оба текста.
– Зачем?
Рабиш смотрит на меня со странным выражением то ли жалости, то ли вражды и говорит:
– Если
– Чтобы согласиться, нужно сначала получить предложение! – повышаю я голос. – А мне пока никто и ничего не предлагал!
– Это как? – теряется он.
– А вот так. Я понятия не имею, что и кому от меня надо!
– Тогда дело плохо, – бормочет Рабиш.
– Ладно, док, – перебиваю я, – давайте сначала позаботимся об Ирэн.
Он кивает и молча идет к выходу, а я возвращаюсь в свою палату, проглатываю поданный мне завтрак, почти не чувствуя вкуса, и ложусь на кровать, закинув руки за голову. Я пытаюсь думать, но не могу. В голове только одна мысль, вернее, не мысль, а слова Рабиша: «…в их планы входит непременная, я подчеркиваю, непременная гибель Ирэн…»
Наверное, я задремал, а когда проснулся, то обнаружил, что лежу прямо на полу в маленькой, обитой светлым пластиком комнате без окон. Впрочем, света хватает – матовый потолок исправно испускает имитацию лучей дневного света.
Комната абсолютно пуста – ни стула, ни койки, и только в углу притулился легкий пластиковый унитаз, да на одной из стен светятся крупные ярко-красные цифры: 16:58. Это часы, а прямо под ними в стену вделан пульт, вот только я уверен, что пульт не имеет к часам никакого отношения. Меня почему-то начинает трясти, когда я смотрю на пульт и часы, словно я ужасно боюсь их, и в то же время они притягивают меня. Особенно пульт. Мне очень, просто-таки до дрожи хочется подойти к нему и набрать хорошо знакомую цепочку цифр и букв. Но я знаю, что этого делать нельзя. Никак нельзя…
Машинально бросаю взгляд на свою ногу, проверяя, есть ли на ней медицинский панцирь. Панциря нет, хотя рваная светлая штанина почему-то вся в засохшей крови. Значит, я снова в теле другого. У меня опять галлюцинация. Но разве при галлюцинации человек чувствует боль? Вроде бы нет. А у меня сейчас болит решительно все. Боль в ребрах не дает как следует вздохнуть, живот стал одним горячим пульсирующим комком, а левая кисть… Ох, и не хрена себе! Она превратилась в мешанину раздробленных костей и окровавленного мяса!
У меня вырывается невольный стон – смесь боли и ужаса. Я пытаюсь встать на ноги, но голова кружится и накатывает дурнота. Еле успеваю доползти до унитаза, как меня скручивает такая жестокая судорога рвоты, что просто выворачивает наизнанку. Но мой желудок давным-давно пуст, и меня рвет одной желчью.
Занятый собственными проблемами, не сразу замечаю, что мембрана двери раскрывается и впускает в комнату четверых громил в черных мифриловых комбинезонах.
– Ну что, гнида, ты нас, небось, заждался, а? – ржет один из них. – Мы пришли вовремя, как и обещали.
Он наклоняется надо мной, хватает за волосы и резко вздергивает мою голову вверх, заставляя смотреть на часы. 17:00. Тот, кем я сейчас стал, весь съеживается и едва не плачет. Он знает, что сейчас произойдет. И я знаю. Вот уже много-много дней подряд ровно в 17:00 приходят они и…
– Смотри, маоли, что мы сегодня принесли для тебя, – говорит один из них и демонстрирует мне коллекцию странных длинных стержней с раздвоенными крючками на концах. – Нравится? Но это чуть позже, а пока…
Первый удар ногой приходится мне в живот. Удар несильный, с ленцой. Это так, для разминки, но уже несколько мгновений спустя для меня начинается настоящий ад-Сознание постоянно уплывает, реальность двоится, я вою от невыносимой боли и мечтаю только об одном – умереть… Я теряю сознание, меня приводят в чувство и заставляют смотреть на часы. Видишь, говорят они, еще нет шести, а значит, мы продолжаем. И я снова с головой окунаюсь в боль. И смотрю, смотрю на часы… В очередной раз очнувшись, вижу долгожданное 18:01 и, не выдержав, плачу от счастья.
– Да, – говорит один из них. – На сегодня с тебя хватит, маоли. Но мы придем завтра ровно в 17:00. Ты нас жди.
Они по одному исчезают за матовой мембраной двери, а я лежу, скрючившись, на полу, смотрю им вслед и думаю, что ровно через сутки они придут опять. Последний из них оборачивается и почти дружелюбно говорит:
– Ты же знаешь, Григ, что можешь выйти отсюда в любой момент. Тебе надо всего лишь набрать на пульте код. Ты знаешь, что это за код.
Растягиваю в усмешке обожженные, разорванные губы. Конечно, я знаю код. Я – единственный, кто знает его. Но, если я наберу этот код на пульте, его узнают и они.
– Я не хочу уходить, мне здесь нравится. Вы, девочки, такие нежные, такие страстные. – Стараюсь, чтобы слова прозвучали предельно оскорбительно, но изуродованные губы и сломанная челюсть мешают мне нормально говорить. Впрочем, мой палач понимает и багровеет от ненависти.
– Тогда до встречи, мразь, – шипит он. – Мы придем завтра ровно в 17:00.
– Ага. Только не забудьте как следует отдохнуть и набраться сил перед встречей со мной. А то сегодня вы выглядели слабовато. Мне было скучно. Я даже чуть не уснул от ваших ласк, – насмешливо хриплю я и выразительно сплевываю на вымазанный моей кровью пол.
Он сжимает кулаки и делает шаг ко мне. Инстинктивно съеживаюсь в ожидании удара, но он сдерживается, огромным усилием воли берет себя в руки и даже выдавливает кривую улыбку.
– Завтра тебе не будет скучно, обещаю. Мы придумаем для тебя нечто особенное!
– Жду с нетерпением, сладкая моя.
Он обжигает меня ненавидящим взглядом и выходит вон. Я остаюсь один, но не надолго. Лепестки двери снова разъезжаются в стороны, и входит сухощавый мужчина в белом комбинезоне и с медицинским чемоданчиком в руках. Он приближается и бегло осматривает нанесенные мне увечья. Я знаю, он должен следить, чтобы мои палачи не перегнули палку, чтобы все переломы и травмы были… как это у них, у врачей, говорится… совместимыми с жизнью, ведь мне никак нельзя умирать – они еще надеются заставить меня говорить.