Гора Орлиная

Мурзиди Константин Гаврилович

— Дай разобраться, — сказал Федя и ласково обнял товарища. — Дай разобраться. — Он помолчал и посмотрел Аркашке в глаза. — Крепко пришлась она мне по душе. Не знаю, что теперь будет, не знаю, что скажешь ты, как назовешь меня, но мне без нее… сам понимаешь!

Аркашка не ответил.

— Ты не молчи, слышишь? Я тебе как другу сказал, а там, как хочешь… И еще скажу: теперь у меня все по-другому должно быть. И в техникум я не пойду.

— Глупо! — сердито бросил Аркашка.

— Окончу десятый и — в институт. А ты чего молчишь? Не молчи, говори, что делать будешь?

— Допишу статью, а там… а там видно будет… Ты иди, Федор, не мешай мне.

— Как же ты писать станешь?

— Как

задумал, — ответил, усмехаясь, Аркашка, делая вид, будто не понял вопроса.

Стропилин не уходил.

— Иди, а то я до ночи не закончу, — сказал Аркашка, отталкивая товарища, и вдруг понял, что тот ждет чего-то очень важного, отвернулся и тихо проговорил:

— Все у нас будет по-старому.

Федя чувствовал себя неловко. Он жалел Аркашку, сознался, что с кем-либо другим не отважился бы так поступить. Эта мысль не давала ему покоя ночью и утром, мешала работать всю вечернюю смену. А смена была трудная, ответственная. И вот — он сам не знает как! — случилась беда: запорол важную деталь. Да так запорол, что сам испугался. Даже резец вывернуло. Взглянул, убежал из цеха. Подумал — и не хватило силы вернуться к станку, к товарищам. Велика показалась опасность. И посоветоваться не с кем. Раньше посоветовался бы с Аркашкой, а теперь нельзя — стыдно за все…

Всякий раз, обходя цех, Николай спрашивал:

— Стропилин не объявился?

— Сбежал парень!

— Жаль. Станок он испортил, это верно. Но сам-то — дороже станка!

Когда-то Николай рассказывал Феде и Аркаше, как один парень сжег мотор и убежал со стройки. Выходит, не впрок пошел рассказ. Николай напомнил об этом Аркашке.

Тот невесело улыбнулся и, вытирая руки паклей, сказал:

— Я знаю одно место… Если там нет, значит, ушел далеко. Можно поискать… Только боюсь, что ему попадет за станок.

— Давай поищем, я позабочусь, чтобы ему не здорово попало, — сказал Николай и отправился в партком.

Выслушав Николая, Кузнецов задумался.

— Чего же ты хочешь? — наконец спросил он. — Чтобы мы за такой проступок погладили его по головке? Дескать, продолжай, Феденька, в том же духе?

— Нет, я хочу, чтобы с ним обошлись не очень сурово… Я понимаю, станки ломать нельзя. А жизнь человеческую разве можно? Девятнадцать лет парню. И потом, если помните, было уже здесь такое, сжег парень мотор и сбежал… себе испортил анкету, а другому… Девчонка у него была, любила его… так ей жизнь испортил.

— А у этого что, тоже девчонка есть? — улыбнулся Кузнецов.

— Вы меня понять не хотите! — обиженно произнес Николай и решил уйти.

— Погоди… смешно мне слушать твои рассуждения. Станок… жизнь… парню девятнадцать лет. А сам-то ты? Сколько тебе, Леонов? Года на три небось ушел от своего станколома?

— Мне смену доверили, — сказал Николай. — Я про нее и думаю. Если не так, скажите, что неправ, что станок важнее человека! Не скажете?

— Не скажу, — миролюбиво согласился секретарь парткома.

— Я к вам и не пришел бы, да боюсь, как бы наш Сергей Сергеевич не засудил парня.

— Вот от кого ты защиту ищешь!

— Только вы и поможете, Виктор Павлович! — убежденно проговорил Николай. — Я знаю, вы другим помогали…

Однажды на заводе случилось несчастье: сталевар поджег свод печи. Главный инженер — директор был тогда в Москве — созвал совещание, чтобы выяснить причину аварии. В разгар совещания раздался звонок, главный инженер нажал кнопку селектора, и все в кабинете услышали резкий голос секретаря горкома партии: «Ты что же там делаешь? Стране нужен металл, пятилетку строим, а ты… Хочешь, чтобы я выгнал тебя из Кремнегорска?» Главный инженер побледнел, наклонил голову. Он был человек знающий, но скромный, несмелый, растерялся, сбитый с

толку угрозами, и после совещания признался парторгу, что не в силах дальше работать. Секретарь горкома любил администрировать, умел «нагонять страх» и мало с кем считался. «С директором он так бы не расправился», — гневно подумал парторг, немедленно отправился в горком и, едва вошел в кабинет секретаря, неожиданно для самого себя закричал: «До каких пор вы будете издеваться над людьми, запугивать их?» Секретарь и тут решил действовать окриком, но Кузнецов был вне себя: «Вы же не считаетесь ни с кем из нас! Что значит для главного инженера ваша угроза выгнать из Кремнегорска, из города мировой славы? Да знаете ли вы, что он в городе с первого дня?» — «Ну и что же? Подумаешь, заслуга! А как он работает?» — «Он работает хорошо. В поджоге свода печи главный инженер не виноват, и вы это знаете… Выгнать из Кремнегорска! Да это для него равносильно…» — «Постойте! — перебил секретарь горкома, — Вы защищаете его, а верно ли он поступил? Он, рядовой коммунист, пошел жаловаться вам, секретарю парткома завода, на меня — секретаря горкома!» — «Он не жаловался. А потом вы не забывайте, что меня сюда направил Центральный Комитет… Я не уйду до тех пор, пока вы не поймете, что вам нужно извиниться перед главным инженером». — «Извиниться?» И они заспорили с новой силой, пока наконец секретарь горкома не сказал: «Хорошо, я подумаю». Секретарь, конечно, не извинился, зато угрозами не стал разбрасываться… Об этом случае на заводе многие знали. Знал и Николай.

— Согласен, — сказал Кузнецов. — Иди за ним…

Когда Николай и Аркашка вечером шли по улочке рудничного поселка в Кедровке, то вспомнили давнюю весну: по этой дороге Аркашку везли на стройку — мимо яблоневых садов, мимо забытой горняками закопушки. Теперь поселок ожил, одна из рудных жил Орлиной горы привела в эту самую закопушку и разворотила ее, повернувшись к югу богатым пластом.

— Да… — вздохнул Аркашка.

— Чего ты все вздыхаешь? — удивился Николай. — И куда мы вообще идем? Кто у него в Кедровке?

Аркашка смутился. Николай стал допытываться, узнал в чем дело, усомнился:

— Неужели Федор стал бы у девчонки прятаться? Он, по-моему, не такой… А ты молодец. По-товарищески поступил. Понравилась — и пусть! Чего тебе с этим делом связываться? Рано еще. Поживи, поработай. А любовь — это потом!

— Николай Павлович, — промолвил неуверенно Аркашка. — А как ты думаешь, любовь, она вообще…

Не дослушав, Николай обнял Аркашку, весело сказал:

— Брось ты! Нашел о чем разговаривать! Пошли быстрее. Вот он, этот самый мост…

Калитку открыла им Женя.

Увидев Аркашку, она густо покраснела и остановилась в нерешительности. Он был не один. Это насторожило Женю, даже встревожило.

— Федя у вас? — спросил Аркашка.

— Федя? — переспросила Женя и никак не могла собраться с ответом.

— Вы ему скажите, что бояться нечего. Вот сам Николай Павлович приехал, спросите…

На лице Жени появилась улыбка.

— Я же говорила ему! — сказала она обрадованно. — Проходите, пожалуйста. — Сойдя с тропинки, она обернулась и крикнула через плечо: — Федя, товарищи твои пришли, Федя!

Федя сидел под кустом сирени в густой траве. Он вскочил, но навстречу не пошел, только взглянул исподлобья.

— Тебе ничего не будет! — выпалил Аркашка. — Честное слово!

— Здорово, беглец! — сказал Николай весело. — Он говорит почти правду. Конечно, не то чтобы совсем ничего, так не бывает. Но убить не убьют.

— А судить будут? — хмуро спросил Стропилин.

— Там посмотрим! Собирайся, пока есть еще время до поезда. Поблагодари хозяйку, да и пошли.

— Поезжай! — подхватила Женя и повернулась к Николаю. — Я ему все время говорю про это… все утро.