Гора Орлиная
Шрифт:
— Я не поеду, — решительно заявил Федя.
— Поедем, Стропилин! — сказал Николай серьезно. — Станок ломать не боялся? А ответственности боишься?
— А из-за чего я его сломал? Раньше узнать надо.
— Езжай, Федя! — проговорила смущенно Женя, робко взяла его за руку и отвела к дальнему кусту. — Поезжай, прошу тебя. Без этого я ни одному твоему слову верить не стану, — ни одному, понимаешь? Даже самому-самому…
Стропилин молчал.
Он приехал сюда вчера. Был уже первый час ночи, и он не решился постучать, вызвать Женю. Осторожно перелез
— Если бы кто другой, — говорила Женя, — я и просить бы не стала. А тебя прошу, понимаешь? Зачем же себе жизнь портить? Зачем?
Стропилин молчал, насупившись.
— Я ведь тебе, знаешь, о чем говорю, знаешь? — настаивала она. — Знаешь?
— Знаю, — тихо проговорил Федя.
— Тогда иди, — просветленным взглядом посмотрела она, — иди, Федя.
— Знаю я… — Он поднял голову. — А если меня заберут? Тогда — все!
— Нет, нет! — Женя подошла к Николаю и сказала, стараясь не глядеть на Аркашку. — Я верю вам, что с ним ничего худого не случится.
— Не бойтесь! — проговорил Николай, задумался, посмотрел куда-то вдаль и неожиданно для всех обнял Аркашку: — Ничего, дружище! Каждому свое.
Сергей Сергеевич тяжело ходил по кабинету. Николай и Федя стояли перед ним. Молчание длилось уже несколько минут. Наконец Сергей Сергеевич, повернувшись круто у стола, хлопнул по нему широкой своей ладонью, сказал:
— Пока я ничего не обещаю. За свои поступки надо отвечать. Ясно? Не маленький? Ремонт станка обошелся государству в копеечку.
— Я заплачу, — робко сказал Федя.
— Он заплатит? Видали? — рассердился Сергей Сергеевич. — Заграничное оборудование ломать — не дешевое дело! И вообще, Стропилин, ты можешь идти. До работы пока не допускаю.
Когда за Федей закрылась дверь, Громов повернулся к Николаю и крикнул:
— А ты — мальчишка! Я тебе доверил целую смену, а ты бросил все, поехал черт знает куда, искать такого вот сопляка! Как это понимать? Не с того начинаешь, дорогой товарищ выдвиженец. Да ты и не выдвиженец теперь. Ты, извини меня, задвиженец! Цех авралами живет. Я посылаю туда рабочего парня, думаю, он мне все живо наладит. А он начал гоняться за воробьями. Ты бы еще взял рогатку. Как тебе не стыдно? Фактически — заместитель начальника цеха, а чем занят?
— Начал я правильно, — сдержанно проговорил Николай. — Коллектив надо собирать в одно.
— Тоже мне собиратель! Что ты этим хочешь сказать? Что в мастерских никакой дисциплины? Брось и думать. Занимайся своей сменой. А этого Стропилина, чтобы другим неповадно было, я под суд отдам.
— Этого вы не сделаете… Он способный токарь. Про него в газете не раз писали…
— И еще напишут! Как станок сломал…
— Пусть напишут, но так, чтобы человек этого больше никогда в жизни не делал.
— Ишь ты, психолог…
Николай побелел.
Когда ему о нутре сказал однажды Алексей Петрович, так он по всему видно, имел на это право. Да и говорил мастер от души, не хотел обидеть. А для Сергея Сергеевича это была фраза, обиходное словечко.
— Вы насчет рабочего нутра бросьте! — Николай едва сдержал себя. — Бросьте…
— Что ты сказал?!
Сергей Сергеевич вскочил с края стола, на котором сидел, и шагнул к Николаю.
— Стропилина вы не отдадите под суд. Партком не допустит.
— Что ты сказал? — повторил возбужденный Громов.
— Не допустит. Я знаю. Я был в парткоме!
— Ты был в парткоме? — Сергей Сергеевич побагровел. — Хочешь по верхам? Я так и знал. У директора это тоже ты был, насчет приказа? — И кивнул на зеленую папку, лежавшую на столе. — Ты?
— Да, — твердо сказал Николай.
— Ну так вот что… Уходи из моего кабинета. И без вызова не являйся. Хорошенькие у меня работнички… Так и ждут, где можно подсидеть. — Он тяжело опустился в кресло, схватил лист бумаги. — Чего стоишь? Мне некогда.
— Хорошо, я уйду. Но молодого рабочего вы под суд не отдадите.
Николай вышел.
Долго сидел над листом бумаги Сергей Сергеевич. Написал несколько фраз, перечеркнул их, написал заново, перечитал, скомкал бумагу, бросил в угол, выругался и отправился в партком.
В парткоме было несколько человек, и среди них, как на грех, Черкашин. Едва Громов увидел его, Черкашин поднялся навстречу. «Неужели он не понимает, что мне теперь особенно неприятно встречаться с ним. Достаточно одной истории на блюминге. А тут еще сердечные дела… Лучше уж не показываться на глаза». Если бы Сергей Сергеевич знал, что столкнется с Черкашиным, то не пошел бы в партком. Теперь же отступать было неловко.
— У вас совещание? — спросил он с надеждой. — Тогда я после…
— Нет, как раз вовремя, только отсовещались, — проговорил Кузнецов и попросил садиться.
После этих слов несколько человек ушло, а Черкашин почему-то остался. Задержались еще двое: начальник мартеновского цеха и какой-то рабочий, должно быть прокатчик, член парткома… Сергей Сергеевич забыл его фамилию. «Своих как следует не упомнишь, а то еще чужих помнить», — подумал он, усаживаясь на диван.
— С чем пожаловал, товарищ Громов? — спросил Кузнецов.
— Да эта история со станком… Нашли беглеца. Судить будем…
— Что ж, если ничего иного не придумал, суди.
— А что тут придумать можно? Если бы не сбежал, стали бы высчитывать… А теперь, как говорится, другая статья…
— Статья-то другая, да человек тот же самый!
— Виктор Павлович, только что я слышал это от начальника смены, от Леонова. А он у тебя в парткоме был… Значит, слова эти — твои?..
Кузнецов прищурился в улыбке, ответил спокойно:
— Нет, не мои, его слова.