Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Сударь, — едва завидев Лагардера, резко заговорил Филипп Орлеанский, — в условиях вашего возвращения в страну не было сказано ни слова о том, что вам позволено нарушать наш праздник и оскорблять в нашем собственном доме одного из самых знатных вельмож королевства. Кроме того, вы обвиняетесь в том, что обнажили шпагу в пределах Пале-Рояля. Все это заставляет нас слишком быстро раскаяться в проявленном по отношению к вам мягкосердечии.
После ареста лицо Лагардера сделалось словно каменное. Холодным и почтительным тоном он ответил:
— Ваше высочество, я не боюсь повторить то, что было сказано между господином Гонзаго и мною. Что же касается второго обвинения, то я действительно обнажил шпагу, но сделал это, чтобы защитить даму. Многие из присутствующих здесь могут это засвидетельствовать.
Таких в зале было с полдюжины. Подал голос один Шаверни:
— Сударь, вы сказали правду.
Анри с удивлением посмотрел на него и заметил, что товарищи что-то ему выговаривают. Однако регент, который утомился и хотел спать, не стал останавливаться на таких пустяках.
— Сударь, — снова заговорил он, — все это можно вам простить, но одного простить никак нельзя, так что берегитесь. Вы обещали вернуть дочь госпоже Гонзаго. Это так?
— Да, ваше высочество, обещал.
— Вы отправили ко мне человека, который от вашего имени пообещал мне то же. Это вы признаете?
— Да, ваше высочество.
— Я думаю, вы догадываетесь, что находитесь перед трибуналом. Обычный суд не должен знать того, в чем вас обвиняют. Но клянусь, сударь, что с вами поступят по справедливости, если вы того заслужите. Где мадемуазель де Невер?
— Этого я не знаю, — ответил Лагардер.
— Лжет! — порывисто воскликнула принцесса.
— Нет, сударыня. Я просто не смог выполнить обещание, вот и все.
Собравшиеся неодобрительно зашептались. Подняв голову и окинув присутствующих взглядом, Анри добавил:
— Я не знаком с мадемуазель де Невер.
— Какая наглость! — воскликнул губернатор Парижа герцог де Трем.
Приближенные Гонзаго подхватили:
— Это наглость!
Воспитанный в добрых полицейских традициях господин де Машо немедленно предложил применить к нахалу допрос с пристрастием. К чему попусту ломать себе голову?
Регент сурово взглянул на Лагардера.
— Сударь, — сказал он, — поразмыслите хорошенько над своими словами.
— Ваше высочество, размышления ничего к правде не прибавят и ничего от нее не убавят, а я сказал правду.
— Как только вы это терпите, господа? — едва сдерживаясь, проговорила принцесса. — Клянусь моей честью, моим спасением, он лжет! Он знает, где моя дочь, — он сам недавно сказал мне об этом в десяти шагах отсюда, в саду.
— Отвечайте! — приказал регент.
— Я говорю правду, — ответил Лагардер, — потому что надеялся выполнить обещание.
— А теперь? — с трудом выдавила принцесса.
— А теперь больше не надеюсь.
Госпожа де Гонзаго без сил упала в кресло.
Находившиеся в зале важные сановники — министры, члены парламента, герцоги — с любопытством рассматривали необычного человека, имя которого так часто приходилось им слышать в молодости; красавчик Лагардер, Лагардер-забияка. Но это умное и спокойное лицо никак не соответствовало репутации обычного драчуна.
Однако более пытливые из присутствующих пытались понять, что скрывается за внешним спокойствием Лагардера. Казалось, он принял горькое, но хорошо обдуманное решение. Люди Гонзаго чувствовали себя слишком незначительными, чтобы подымать шум. Их впустили сюда по милости предводителя, стороны заинтересованной, но он что-то все не шел. Между тем регент продолжал:
— И вы, основываясь лишь на смутных надеждах, написали регенту Франции? Вы же заявили сами: «Дочь вашего друга будет возвращена»…
— Я надеялся, что так оно и будет.
— Ах, надеялись?
— Человеку свойственно ошибаться.
Регент бросил взгляд на Трема и Машо, которые о чем-то совещались.
— Ваше высочество! — ломая руки, воскликнула принцесса. — Разве вы не видите, что он похитил у меня мое дитя? Дочь у него, я готова поклясться! Он где-то ее спрятал. Я помню, в ночь убийства я отдала ее ему. Это так, честное слово!
— Слышите, сударь? — осведомился регент.
На висках у Лагардера едва заметно вздулись жилы. На его волосах блестели капельки пота, но он ответил все с тем же несокрушимым спокойствием:
— Госпожа принцесса ошибается.
— Да неужто его нельзя припереть к стенке? — в неистовстве вскричала принцесса.
— Один свидетель, и… — начал регент.
Он тут же смолк: Анри выпрямился во весь рост и вызывающе посмотрел на Гонзаго, который только что показался в дверях. Появление Гонзаго вызвало в зале небольшую сенсацию. Поклонившись издали своей супруге и Филиппу Орлеанскому, он остался у двери.
Взгляд его скрестился со взглядом Анри, который с вызовом произнес:
— Пусть же выйдет свидетель и попробует меня узнать! Гонзаго часто замигал, словно был не в силах выдержать взгляд обвиняемого. Все присутствующие увидели это очень отчетливо. Но Гонзаго все же удалось изобразить на лице улыбку, и у всех пронеслась в голове одна и та же мысль:
«Должно быть, он сжалился».
В зале царила тишина. У двери кто-то зашевелился: это Гонзаго сделал шаг к порогу, где показалось желтоватое лицо Пероля.
— Мы ее сцапали, — шепотом сообщил он.
— Вместе с бумагами?
— Вместе с бумагами.
От радости Гонзаго даже зарумянился.
— Клянусь смертью Господней! — тихонько воскликнул он. — Разве я не говорил тебе, что этот горбун — просто клад?
— Правда, — ответил фактотум, — признаюсь, я его недооценил. Он здорово нам помог.
— Вот видите, никто не отозвался, ваше высочество, — говорил между тем Лагардер. — Как судья вы должны быть справедливы. Кто стоит перед вами? Бедный дворянин, обманутый, как и вы, в своих надеждах. Я полагал, что могу рассчитывать на чувство, которое обычно считается самым чистым и горячим, и дал обещание с отвагой человека, рассчитывающего на награду…