Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Произнося последние слова, Гонзаго не смог сдержать улыбку. Пероль оставался серьезным, как факельщик.
— Я велел им также перевернуть все вверх дном, — продолжал Гонзаго, — но узнать, не удалось ли этому мерзавцу снова уйти от нас.
Он позвонил и приказал вошедшему слуге:
— Пусть приготовят мой портшез. А ты, мой друг Пероль, — обратился он к фактотуму, — поднимешься к принцессе и, как обычно, передашь ей выражения моего самого глубокого почтения. И смотри во все глаза. Потом доложишь, как выглядела передняя госпожи принцессы и каким тоном ответила тебе камеристка.
— Где мне искать вас, ваша светлость?
— Сначала я отправлюсь в домик. Мне не терпится увидеть нашу юную искательницу приключений с улицы Пьера Леско. Похоже, она и эта дурочка донья Крус — подруги. Потом я буду у господина Лоу, который мною пренебрегает, затем покажусь в Пале-Рояле, где мое отсутствие может нанести мне вред. Кто знает, что будут теперь клеветать обо мне?
— Все это продлится долго.
— Нет, недолго. Мне нужно повидаться с нашими друзьями, нашими добрыми друзьями. День у меня получается отнюдь не праздный, и вечером я подумываю устроить небольшой ужин… Но мы еще поговорим об этом.
Гонзаго подошел к окну и поднял валявшийся на ковре камень.
— Ваша светлость, — сказал Пероль, — прежде чем вас покинуть, мне хотелось бы предостеречь вас относительно этих мошенников.
— Плюмажа и Галунье? Я знаю, они очень дурно с тобой обошлись, бедняга Пероль.
— Дело не в этом. Мне почему-то кажется, что они предатели. И вот вам доказательство: они участвовали в схватке во рву замка Келюс, а в списке смертников их нет.
Гонзаго, задумчиво разглядывавший камень, проворно развернул список.
— Верно, — пробормотал он, — их имен здесь нет. Но если этот список составил Лагардер и если наши мошенники его люди, то он записал бы их сюда в первую очередь — чтобы скрыть обман.
— Это слишком уж тонко, ваша светлость. В смертном поединке нельзя пренебрегать ничем. Со вчерашнего дня вы делаете ставку неизвестно на что. Этот странный горбун, который не спрашиваясь влез в ваши дела…
— Ты заставил меня призадуматься, — прервал Гонзаго. — Теперь нужно, чтобы этот тип выложил все свои карты.
Он выглянул в окно. Горбун стоял перед своей конурой и внимательно смотрел на окна Гонзаго. Увидев его, горбун опустил взор и почтительно поклонился.
Гонзаго снова уставился на камень.
— Узнаем, — прошептал он. — Все узнаем. Мне кажется, сегодняшний день будет стоить прошедшей ночи. Ступай, друг мой Пероль. А вот и портшез! До свиданья!
Пероль ушел. Гонзаго сел в портшез и велел нести его в домик доньи Крус.
Идя по коридорам в покои принцессы Гонзаго, Пероль тихонько бормотал себе под нос:
— Я не испытываю к Франции, моей прекрасной родине, той идиотской нежности, какую иногда приходится видеть. Если иметь деньги, то родину можно найти где угодно. Моя копилка уже почти полна, а через двадцать четыре часа я смогу запустить руку в сундуки принца. Принц, похоже, уже не тот, что прежде. Если за сегодняшний день наши дела не улучшатся, я пакую чемодан и отправляюсь искать воздух, более подходящий для моего нежного здоровья. Ладно, сегодня мина еще не взорвется.
Плюмаж-старший и брат Галунье пообещали принцу Гонзаго разорваться на части, но положить конец его сомнениям. Они были людьми слова. Сейчас они сидели в темном кабачке на улице Обри-ле-Буше, где пили и ели за четверых.
Их лица сияли от радости.
— Он не погиб, разрази меня гром! — воскликнул Плюмаж и поднял кубок.
Галунье наполнил его и повторил:
— Он не погиб!
Друзья чокнулись и выпили за здоровье шевалье Анри де Лагардера.
— Ах, гром и молния! — снова заговорил Плюмаж. — Он должен хорошенько нас оттузить за все глупости, что мы понаделали со вчерашнего вечера.
— Мы были с тобой под мухой, мой благородный друг, — ответствовал на это Галунье, — а хмель возбуждает в человеке легковерие. Кроме того, мы покинули его в весьма затруднительном положении.
— Да разве для этого маленького негодника бывают затруднительные положения? — в восторге закричал Плюмаж. — Битый туз! Да если я даже увижу его нашпигованного салом словно пулярка, то все равно скажу: «Раны Христовы! Ничего, он выпутается!»
— Все дело в том, — задумчиво проговорил Галунье, маленькими глотками попивая скверное винцо, — что он умница. Мы можем гордиться, что участвовали в его воспитании.
—Да ты, миленький, выразил мои самые сокровенные чувства. Пусть он лупцует нас сколько угодно, я все равно предан ему душой и телом!
Галунье поставил пустой стакан на стол.
— Мой благородный друг, — проговорил он, — если ты позволишь сделать мне одно наблюдение, то я скажу, что намерения твои превосходны, но вот роковая слабость к вину…
— Дьявол меня раздери! — перебил гасконец. — Послушай, сокровище мое, ведь ты был втрое пьянее меня!
— Ладно, ладно, раз уж ты повернул дело таким образом, лучше оставим это. Эй, дочка, тащи-ка сюда еще жбан!
С этими словами он обхватил своими длинными, тощими и крючковатыми пальцами талию служанки, которая дородностью очень смахивала на бочку. Плюмаж с состраданием разглядывал друга.
— Эх, бедняга ты бедняга! — сказал он. — Видишь соломинку в глазу у соседа, а у себя не замечаешь бревна, негодник ты этакий.
Явившись утром к Гонзаго, приятели были убеждены в том, что Лагардер погиб насильственной смертью: на рассвете они побывали на Певческой улице и видели, что двери там выломаны. На первом этаже никого не было. Соседи ничего не знали о судьбе молоденькой девушки, Франсуазы и Жана Мари Берришона. На втором этаже, рядом с сундуком, замок которого был сломан, они заметили лужу крови. Все было ясно: негодяи, напавшие вечером на розовое домино, которое было поручено им, Плюмажу и Галунье, защищать, сказали правду — и Лагардер мертв.