Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Однако своим поручением Гонзаго вселил в них надежду. Принц хотел, чтобы они нашли труп его смертельного врага. У него явно были для этого основания. Поэтому нашим друзьям оставалось лишь выпить как следует за здоровье живого и невредимого Лагардера. Что же касается второй части поручения — отыскать двух храбрецов, защищавших Аврору, то эта задача была уже выполнена. Плюмаж налил стакан до краев и сказал:
— Нужно придумать какую-нибудь историю, голубчик мой.
— Даже две, — поправил брат Галунье, — одну для тебя и одну для меня.
— Пустяки! Я — на одну половину гасконец, на другую — провансалец, придумать историю мне раз плюнуть.
— А я — нормандец, прах тебя побери! Еще посмотрим, чья история будет лучше.
— Ты, никак, меня подзуживаешь, а?
— Это любя, мой благородный друг, просто такая у нас будет игра ума. Не забудь только, что в наших историях мы должны отыскать труп Маленького Парижанина.
Плюмаж пожал плечами.
— Ризы Господни! — проворчал он, выжимая из второго жбана последние капли, — мое сокровище взялось учить своего учителя!
Возвращаться в особняк Гонзаго было еще рано: на поиски нужно время. Плюмаж и Галунье принялись сочинять истории, каждый свою. Кто из них окажется лучшим рассказчиком, мы еще увидим. А пока они уронили головы на стол и уснули; мы не знаем, кому из них следует присудить пальму первенства в смысле мощности и звучности храпа.
2. АЖИОТАЖ НА БИРЖЕ ВО ВРЕМЕНА РЕГЕНТСТВА
В сад к Гонзаго горбун вошел одним из первых: едва ворота отворились, он появился в сопровождении маленького носильщика, который тащил стул, сундучок, думку и матрас. Он обставил свою конуру и хотел, по всей видимости, в ней обосноваться, на что имел право согласно договору о найме. Он, в сущности, был правопреемником Медора, но тот еще спал в своей конуре.
Обитателям клетушек, воздвигнутых в саду у Гонзаго, очень хотелось бы, чтобы в сутках было сорок восемь часов. Их аппетиты к коммерции были таковы, что времени им явно не хватало. Они торговали бумагами по пути домой и обратно, равно как и собираясь вместе, чтобы пообедать. Только часы, отведенные для сна, были для них безвозвратно потеряны. Какое унижение! Человек — всего-навсего раб естественных потребностей и не может играть на бирже, когда спит.
Игра шла на повышение. Праздник в Пале-Рояле оказал на биржу громадное влияние. Понятное дело, что никто из мелких дельцов на нем не присутствовал, однако некоторые из них, забравшись на балконы соседних домов, видели балет. Разговоры шли только о балете. Дочь Миссисипи, черпающая из источника своего почтенного родителя воду, которая превращается в дождь золотых монет — что за тонкая и прелестная аллегория, истинно французская и, кроме того, позволяющая предугадать, до каких высот поднимется в будущие века драматургический гений народа, который, родясь насмешником и задирой, придумал водевиль! 124
124
Перифраз знаменитой цитаты из «Поэтического искусства» (13, 188). «Буало … француз — насмешник и задира — „создал водевиль“.
За ужином, между грушами и сыром, было решено выпустить новые акции. Это были уже так называемые «внучки». Их еще не успели напечатать, а они уже стоили на десять процентов выше номинала. «Матери» были белого цвета, «дочки» — желтого, а «внучки» предполагалось сделать голубыми — цвета неба, дали, надежды и мечтаний. Нет, что бы там ни говорили, а в чековой книжке есть своя поэтичность!
Как правило, клетушки, стоявшие на углах этих своеобразных улиц, представляли собою распивочные: их хозяева одной рукой отпускали наливку, а другой играли на бирже. Пили все много — это придавало сделкам известную живость. Счастливые дельцы то и дело подносили стаканчики гвардейцам, стоявшим на посту на самых важных перекрестках. Такое место несения службы считалось чрезвычайно изысканным; его можно было сравнить разве что с вылазкой в Поршерон 125 .
125
В XVII веке — деревушка близ Парижа, излюбленное место развлечений и дуэлей горожан.
Разносчики и дрягили, естественно, сразу нанесли сюда кучи товаров, которые были сложены снаружи, прямо посреди дороги. Подноска стоила бешеных денег. Представление о тарифах, существовавших на улице Кенкампуа, сегодня может дать разве что Сан-Франциско времен золотой лихорадки 126 , где, по утверждению очевидцев, подхватившие эту болезнь платили десять долларов за чистку сапог.
Улица Кенкампуа в те времена поразительно напоминала Калифорнию. По части сумасбродств в нашем веке ничего нового не придумали.
126
В 1848 г. в Калифорнии было найдено золото, с чего и начался бурный экономический рост этого штата.
Но здесь все старались приобрести не золото, не серебро и не товары: в моде были небольшие листки бумаги, Белые, желтые («матери» и «дочки») и, наконец, еще не родившиеся голубые ангелочки («внучки»), милые сердцам дельцов акции, о которых все так пеклись с самого их младенчества, — вот о чем кричали со всех сторон, вот что было всем нужно, вот какова была истинная причина всеобщего неистовства.
Подумайте сами: сегодня луидор стоит 24 франка, завтра он снова будет стоить те же 24 франка, тогда как тысячеливровая «внучка», стоящая сегодня сто пистолей, к ^завтрашнему вечеру поднимется до двух тысяч экю. Долой монету — тяжелую, устаревшую, громоздкую! Да здравствует бумага — легкая как воздух, драгоценная, волшебная бумага, совершающая в портфелях Бог знает какие алхимические превращения! Памятник доброму господину Лоу, памятник высотою с колосса Родосского! 127
127
Гигантская статуя бога солнца Гелиоса, стоявшая у входа в гавань древнегреческого города Родоса. Имела высоту 52 м.
Это всеобщее увлечение было Эзопу II, он же Иона, только на пользу. Его спина, этот удобнейший пюпитр, которым одарила его природа, не простаивала ни секунды. Шестилйвровые монеты и пистоли непрерывным потоком лились в его кожаную суму. Но даже столь крупный барыш не мог нарушить его невозмутимости. Он уже сделался прожженным финансистом.
Против обыкновения этим утром горбун был невесел — он хворал. Тем, кто был так добр, что начинал его расспрашивать, он отвечал:
— Я слегка переутомился этой ночью.
— Но где, друг мой Иона?
— У господина регента, который пригласил меня на праздник.
Люди смеялись, подписывали, платили — благодать Божья, а не человек!
Около десяти утра от единодушного и невообразимого вопля в доме Гонзаго зазвенели все стекла. Так не грохочет даже пушечный выстрел, возвещающий о рождении престолонаследника. Люди хлопали в ладоши и ревели, шляпы взлетали в воздух, от восторга одни бесились, с другими делались судороги, у одних сердце выпрыгивало из груди, другие чуть не падали в обморок. На свет появились голубые акции, «внучки»! Свеженькие, чистенькие, маленькие, они только что вышли в королевской печатне из-под пресса. Есть от чего обрушить всю улицу Кенкампуа! Голубенькие «внучки», новорожденные, с подписью почтенного заместителя генерального контролера Лабастида!
— Здесь! Десять сверх номинала!
— Пятнадцать!
— Здесь двадцать! Плачу наличными!
— Двадцать пять! Плачу беррийской шерстью!
— Индийскими пряностями! Шелком-сырцом! Винами из Гаскони!
— Да не пихайтесь, матушка! В ваши-то лета!
— Ах, ты негодяй! Толкать женщину! Глаза твои бесстыжие!
— Внимание! Партия руанских бутылок!
— Есть плотная материя из Кентена! Тридцать сверх номинала!
Крики затолканных женщин, вопли полузадушенных недоростков, визгливые теноры, рокочущие баритоны, наподданные от всей души тумаки — ей-ей, голубые акции пользовались заслуженным успехом!