Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Горбун насмешливо оглядел всех клевретов Гонзаго.
— Но есть кое-что похуже уродства, — продолжал он. — Это бедность. Я был нищ, я никогда не знал своих родителей. Мне кажется, что мать с отцом, едва увидев меня в тот день, когда я появился на свет, унесли мою колыбель вон из дома.
Когда я открыл глаза, то увидел над головою серое небо, с которого струились потоки воды на мое бедное дрожащее тельце. Кто была та женщина, что вскормила меня своим молоком? Я наверное, полюбил бы ее. А, теперь не смеетесь? Если и есть на свете человек, который молится за меня Господу, это она. Первое запомнившееся мне ощущение — это боль от ударов, я понял, что существую, благодаря бичу, который раздирал мою плоть. Моей постелью была мостовая, едой — отбросы, которых не ели даже собаки. Это славная школа, господа, ей-богу, славная! Если бы вы знали, как стойко я переношу любое зло! Добро изумляет и пьянит меня, словно капля вина, ударившая в голову человеку, не пившему до этого ничего, кроме воды.
— В тебе, должно быть, много ненависти, мой друг, — тихо проговорил Гонзаго.
— Что ж, это верно, ваша светлость. Порой мне приходится слышать, как счастливчики сожалеют о прекрасных юных годах, но у меня, когда я был совсем дитя, в сердце копился только гнев. Знаете, чему я завидовал? Радости других детей. Другие были хороши собой, у них были отец и мать. Разве они хотя -бы жалели того, кто был одинок и несчастен? Нет. Тем лучше! А закалили мою душу, сделали ее стойкой насмешка и презрение. Иногда они убивают, но я выжил. Злоба придавала мне силы. А став сильным, был ли я злым? Тех, кто враждовал со мною, больше нет, господа хорошие, так что ответить на это некому.
Эти слова прозвучали столь странно и неожиданно, что никто не проронил ни звука. Захваченные врасплох озорники быстро позабыли свои язвительные улыбки. Гонзаго внимательно слушал и удивлялся. Речи горбуна отдавали холодком угрозы со стороны невидимого врага.
— Став сильным, — продолжал горбун, — я захотел еще одного: богатства. Лет десять, а то и больше, я трудился, слыша вокруг лишь смех и улюлюканье. Труднее всего достается первый денье, второй добывается уже легче, третий спешит ко второму, из двенадцати денье получается су, из двадцати су — ливр. Я изошел кровавым потом, прежде чем скопил свой первый луидор, он хранится у меня до сих пор. Когда меня охватывают уныние и усталость, я рассматриваю его, и моя гордость оживает, а гордость — это сила человека. Я копил — су к су, ливр к ливру. Я никогда не ел досыта, но зато пил вволю — за воду в фонтанах платить не надо. Я ходил в отрепьях, спал без матраса. Но сокровищница моя неуклонно пополнялась, я копил, копил, копил!
— Значит, ты скуп? — поспешно спросил Гонзаго, словно очень хотел доставить себе удовольствие найти слабую сторону У этого странного существа.
Горбун пожал плечами.
— Дай Господи мне когда-нибудь стать скупцом, ваша светлость! — ответил он. — Если бы только я умел любить эти несчастные экю, как мужчина любит свою возлюбленную! Это была бы страсть! Я посвятил бы жизнь ее утолению! Что такое счастье, если не цель в жизни, если не предлог для того, чтобы выбиваться из сил, чтобы жить? Но по своему хотению скупым не станешь. Я долго надеялся, что мне это удастся, но стать скупцом так и не смог.
Горбун тяжело вздохнул и скрестил руки на груди.
— У меня был радостный день, — опять заговорил он, — всего один. Я пересчитал накопленное и долго раздумывал, что сделаю с деньгами: их оказалось вдвое, даже втрое больше, чем я рассчитывал. Я был как пьяный и все твердил: «Я богат! Богат! Я куплю себе счастье!» Оглянусь вокруг — никого. Я взял в руки зеркало. Морщины и седина в волосах. Уже! Как скоро! Разве не вчера еще я был мальчишкой и получал отовсюду тумаки? «Зеркало лжет», — решил я и разбил его. Какой-то голос внутри меня воскликнул: «Ты правильно сделал! Так и надо поступать с наглецами, которые осмеливаются говорить здесь правду!» И снова звучал этот голос: «Золото прекрасно! Золото юно! Сей золото, горбун, старик, сей золото, и ты пожнешь молодость и красоту!» Что это был за голос, ваша светлость! Я понял, что схожу с ума, и вышел из дому. Я брел наудачу по улицам, ища благосклонного взгляда, доброй улыбки. «Горбун! Горбун!» — кричали мужчины, которым я протягивал руку. «Горбун! Горбун!» — вторили им женщины, к которым я устремлялся всем своим бедным и чистым сердцем. «Горбун! Горбун! Горбун!» И они смеялись. Лгут те, кто утверждает, что золото правит миром.
— Так нужно было им показать это твое золото! — воскликнул Навайль.
Гонзаго задумчиво молчал.
— Я показывал, — ответил Эзоп II, он же Иона. — И люди протягивали руки, но не за тем, чтобы ответить мне рукопожатием, а чтобы пошарить у меня в карманах. Я хотел с помощью золота купить себе друзей, любовницу, но лишь привлек воров. Вы улыбаетесь, а я плакал, плакал кровавыми слезами. Но проплакал я всего одну ночь. Дружба, любовь — глупости все это. Нужно искать удовольствий, всего того, что может купить любой!
— Дорогой мой, — перебил Гонзаго холодно и надменно, — узнаю я наконец, чего вы от меня хотите?
— Я подхожу к этому, ваше высочество, — изменившимся в очередной раз тоном ответил горбун. — Я снова вышел из своего убежища, еще робкий, но уже снедаемый желаниями. Во мне возгорелась жажда наслаждений, я становился философом. Я ходил, блуждал, и наконец взял след. На каждом углу я принюхивался, стараясь уловить, откуда тянет неведомыми мне наслаждениями.
— И что же? — осведомился Гонзаго.
— Принц, — поклонившись, ответил горбун, — ветер дул с вашей стороны.
4. ГАСКОНЕЦ И НОРМАНДЕЦ
Это было сказано жизнерадостно и весело. Этот дьявольский горбун, казалось, умел управлять всеобщим настроением. Гонзаго и окружавшие его повесы, только что крайне серьезные, разразились смехом.
— Ах, значит, ветер дул с Моей стороны? — воскликнул принц.
— Да, ваша светлость. Я поспешил к вам и с порога почувствовал, что угадал верно. Не знаю, что за аромат проник мне в мозг, — наверное, это был аромат благородных и разнообразных удовольствий. Я остановился и решил попробовать. Он меня опьяняет, ваше высочество, мне это нравится.
— А у господина Эзопа губа не дура! — воскликнул Навайль.
— Большой знаток! — заметил Ориоль. Горбун посмотрел ему прямо в лицо.
— Вам приходится носить кое-что по ночам, — тихо проговорил он, — так что уж вы-то понимаете, что ради исполнения своего желания человек способен на все.
Ориоль побледнел. Монтобер воскликнул:
— Что он хочет сказать?
— Поясните, мой друг, — велел Гонзаго.
— Ваша светлость, — простосердечно сказал горбун, — чего уж тут долго объяснять. Вам известно, что вчера я имел честь покинуть Пале-Рояль в одно время с вами. Я видел, как два благородных господина несли носилки, а поскольку это дело необычное, решил, что им хорошо заплатили.
— Неужто он знает?.. — ошеломленно начал Ориоль.
— Кто лежал на носилках? — перебил его горбун. — Разумеется. Пожилой господин под мухой, которому позже я помог добраться до дому.
Гонзаго опустил взгляд, лицо его то бледнело, то багровело. Все были крайне изумлены.
— Быть может, вы знаете также, что стало с господином Де Лагардером? — тихо спросил Гонзаго.
— Что ж, у Готье Жандри твердая рука и верный глаз, — ответил горбун, — я был рядом с ним, когда он нанес удар, право слово, весьма неплохой удар. Те, кого вы послали на поиски, расскажут вам остальное.