Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Делай все, как я, — вполголоса велел Плюмаж-младший Галунье. — Момент настал.
Приятели завернулись в свои фанфаронские плащи и торжественным шагом приблизились к Гонзаго.
— Ваша светлость, — заговорил Плюмаж, — тридцать лет честной и, я сказал бы даже, беспорочной жизни свидетельствуют в пользу двух смельчаков, которые на первый взгляд кажутся виновными. Невозможно в один миг замутить зерцало судьбы человека. Взгляните на нас! Всевышний метит лица людей печатью верности и предательства. Взгляните на нас, прах меня побери, и на господина де Пероля, который нас обвиняет! Плюмаж-младший
— При вашем величии и могуществе вы, ваша светлость, можете рассудить нас беспристрастно. Нас, ваших преданных слуг, вы знаете не первый день. Вспомните, как во рву замка Келюс мы вместе…
— Замолчите! — в испуге закричал Пероль.
Гонзаго остался невозмутимым; глядя на двух друзей, он сказал:
— Эти господа уже обо всем догадались. А если им что-то еще неизвестно, то скоро глаза у них раскроются. Они рассчитывают на нас точно так же, как мы на них. Мы друг друга знаем, поэтому и проявляем определенную снисходительность.
Последнюю фразу Гонзаго произнес с нажимом. Разве был среди этих молодых повес хоть один без греха? Кое-кто из них уже нуждался в Гонзаго, чтобы тот помог им избавиться от неприятностей с законом, да и поведение их в прошлую ночь сделало всех соучастниками преступления. Ориоль уже готов был свалиться в обморок, Навайль, Шуази и прочие не смели поднять глаз. Если бы хоть кто-то из них возмутился, то за ним последовали бы и остальные, но все молчали.
Гонзаго мысленно поблагодарил случай, который сделал так, что маркиз де Шаверни отсутствовал.
Несмотря на все свои недостатки, Шаверни был не из тех, кто стал бы молчать. Гонзаго всерьез подумывал избавиться от него этим вечером — и надолго.
— Я только хотел заметить вашему высочеству, — не унимался Плюмаж, — что таких старых слуг, как мы, нельзя так легко предавать осуждению. У нас с Галунье есть множество врагов, как и у всех достойных людей. Вот мое мнение, и я с присущей мне откровенностью представляю его на суд вашей светлости. Одно из двух: или шевалье де Лагардер восстал из мертвых, что кажется мне маловероятным, или письмо подделано каким-нибудь мерзавцем, дабы опорочить двух честных людей. Таково мое мнение, разрази меня гром!
— Я боялся вставить хоть словечко, — добавил брат Галунье, — настолько мой благородный друг красноречиво выразил и мои мысли.
— Вы не будете наказаны, — рассеянно промолвил Гонзаго. — Ступайте.
Но двое друзей не шелохнулись.
— Ваша светлость, вы нас не поняли, — с достоинством возразил Плюмаж. — И это, увы, прискорбно.
А нормандец, приложив руку к сердцу, добавил:
— Такой неблагодарности мы не заслужили.
— Вам заплатят, — раздраженно отозвался Гонзаго, — какого дьявола
— Что нам нужно, ваша светлость? — с дрожью в голосе, шедшей из самого сердца, спросил Плюмаж. — Что нам нужно? Неопровержимо доказать свою невиновность. Гром и молния! Я вижу, вы не понимаете, с кем имеете дело!
— Нет, — добавил Галунье, который весьма натурально едва сдерживал слезы, — о нет, совсем не понимаете!
— Нам нужно оправдаться целиком и полностью, а для этого мы предлагаем вот что. В письме сказано, что господин де Лагардер не побоится явиться сегодня вечером к вам, тогда как мы утверждаем, что господин де Лагардер мертв. Пусть нас рассудит будущее! Мы отдаемся на вашу волю. Если мы солгали и господин де Лагардер явится, мы согласны умереть. Не так ли, Галунье, золотце мое?
— С радостью! — ответил нормандец и вдруг разрыдался.
— Если же, напротив, — продолжал гасконец, — господин де Лагардер не придет, тогда нам должно быть возвращено наше честное имя. В таком случае, ваша светлость, я надеюсь, вы позволите двум добрым малым и далее рисковать жизнью ради вашей светлости.
— Согласен, — решил Гонзаго, — Вы поедете с нами, а там будет видно.
Двое удальцов поспешно и с чувством облобызали ему Руку.
— Да свершится воля Господня! — проговорили они в один голос и гордо выпрямились, словно два праведника.
Но теперь внимание Гонзаго было поглощено уже не ими: он с сожалением разглядывал жалкие физиономии своих верных соратников.
— Я приказывал вызвать сюда Шаверни, — проговорил он поворачиваясь к Перолю.
Тот мгновенно удалился.
— Ну, господа, — продолжал принц, — что с вами стряслось? Да простит меня Господь, но все вы бледны и немы, словно привидения.
— Дело в том, — пробормотал Плюмаж, — что им не слишком-то весело.
— Вы боитесь? — настаивал Гонзаго.
Благородные господа вздрогнули, а Навайль проговорил:
— Поосторожнее, ваша светлость!
— А ежели не боитесь, — продолжал принц, — так почему же вам так не хочется идти со мною?
Ответом принцу было молчание, и он воскликнул:
— Это вам следует быть поосторожнее, друзья мои! Вспомните-ка, что я говорил вам вчера в зале моего дома: беспрекословное повиновение. Я — голова, а вы — руки. Так мы условились.
— Никто и не думает нарушать нашу договоренность, — заговорил Таранн, — однако…
— Никаких «однако»! Этого я не потерплю! Лучше поразмыслите хорошенько над тем, что я вам уже говорил и скажу сейчас. Вчера вы еще могли отойти от меня, сегодня уже нет — вы знаете мою тайну. Кто сегодня не со мной, тот против меня. Если этим вечером кто-нибудь из вас не явится на ужин…
— Что вы, — возразил Навайль, — будут все.
— Тем лучше, мы уже близки к цели. Вы полагаете, что сейчас я не так твердо стою на ногах, как раньше, но вы ошибаетесь. Со вчерашнего дня мое состояние удвоилось, ваша доля — тоже, вы, сами того не ведая, стали богаты, как герцоги и пэры. Но я хочу, чтобы мое торжество было полным, и для этого нужно…
— Таким оно и будет, ваша светлость, — заверил Монто-бер, одна из этих проклятых душ.
— И я хочу, чтобы на празднике было весело! — добавил принц.