Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Не сокрушайте ей душу! — взмолилась она. — Это все я, моя ревность, моя гордыня…
— Матушка, матушка! — вскричала Аврора. — Вы терзаете мне сердце!
Обе женщины, обессилев, опустились на софу. Лагардер остался стоять.
— Ваша мать ошибается, Аврора, — сказал он. — Сударыня, вы не правы. Ваша гордыня и ревность порождены любовью. Вы вдова де Невера, так кто же, как не я, на миг забыл об этом? Среди нас есть лишь один виноватый — это я!
На благородном лице Анри изобразилось крайнее волнение.
— Послушайте, что я скажу, Аврора, — проговорил он. — Мое преступление
Принцесса потупилась. Аврора спрятала лицо у нее на груди.
— И Господь наказал меня! — вскричал Лагардер. — Он справедлив: я умру!
— Но неужели нет никакой надежды? — воскликнула принцесса, чувствуя, как дочь слабеет в ее объятиях.
— Я умру, — продолжал Лагардер, — в тот миг, когда моя нелегкая жизнь должна была распуститься, словно цветок. Я поступил дурно и понесу за это жестокую кару. Господь особенно гневается на тех, кто пятнает свое доброе дело — я понял это в тюрьме. Какое право имел я не доверять вам, сударыня? Я должен был ввести радостную и смеющуюся дочь через парадные двери вашего дома, я должен был позволить вам целовать ее сколько угодно. И только потом она бы призналась: «Он любит меня и любим мною!» Вот тогда я упал бы перед вами на колени — вот так!
Аврора последовала его примеру.
— И вы благословили бы нас, не так ли, сударыня? — заключил Лагардер.
Принцесса медлила — но дело было не в благословении: она просто не знала, что сказать.
— Вы сделали бы это, милая матушка, — очень тихо сказала Аврора, — и сделаете это теперь, в этот страшный час.
Молодые люди склонили головы. Принцесса, возведя к небу полные слез глаза, воскликнула:
— Господи, сотвори чудо!
Затем, сблизив головы дочери и Лагардера, она поцеловала их со словами:
— Дети мои!
Аврора встала и бросилась матери на шею.
— Мы теперь обручены дважды, Аврора, — сказал Лагардер. — Благодарю вас, сударыня, благодарю, матушка! Я даже не думал, что в таком месте можно плакать от радости! А теперь, — продолжал он, и лицо его сразу изменилось, — нам с вами пора расстаться, Аврора.
Лицо девушки покрылось смертельной бледностью. Она чуть не забыла о том, что привело ее сюда.
— Не навсегда, — с улыбкой добавил Лагардер, — мы увидимся по меньшей мере еще раз. Но я хочу, чтобы вы удалились, Аврора, мне нужно поговорить с вашей матерью.
Мадемуазель де Невер приложила руки Анри к своему сердцу, после чего направилась к оконной нише.
— Сударыня, — обратился осужденный к принцессе Гонзаго, когда Аврора отошла достаточно далеко, — эта дверь может отвориться в любую секунду, а мне нужно еще так много вам сказать. Я знаю, что вы со мною искренни, вы простили меня, но согласитесь ли вы внять мольбе приговоренного к смерти?
— Будете вы жить или погибнете, сударь, — отвечала принцесса, — я готова отдать за вашу жизнь всю свою кровь до последней капли, я клянусь вам честью, что не откажу вам ни в чем. Да, ни
— Выслушайте же меня, и да отблагодарит вас Бог любовью вашей милой дочери. Я приговорен к смерти — я знаю это, хотя приговор мне еще не прочитали. Не было еще случая, чтобы окончательный приговор Огненной палаты подлежал пересмотру. Хотя нет, один такой случай был: при покойном короле жизнь графа де Боссю, приговоренного за отравление курфюрста Гессенского 156 , была спасена, так как итальянец Гримальди, осужденный за другие преступления, написал госпоже де Ментенон письмо, в котором сознался и в этом отравлении. Но в нашем случае подлинный виновник такого признания не сделает. Впрочем, я собирался говорить с вами вовсе не об этом.
156
Феваль допускает анахронизм: Гессен-Кассель стал курфюршеством j только в 1803 году.
— Если бы оставалась хоть какая-то надежда… — начала госпожа Гонзаго.
— Надежды нет. Сейчас три часа дня, в семь уже стемнеет. В сумерки за мною придет конвой и отведет меня в Бастилию. В восемь вечера я уже буду во внутреннем дворе, где производятся казни.
— Я поняла вас! — вскричала принцесса. — По пути, если мы соберем друзей…
Покачав головой, Лагардер грустно улыбнулся.
— Нет, сударыня, — ответил он, — вы меня не поняла Буду выражаться яснее, я не намерен загадывать вам загадки. Так вот: между Шатле и двором Бастилии, конечной целью моего путешествия, будет одна остановка, и произойдет она на кладбище церкви Сен-Маглуар.
— На кладбище церкви Сен-Маглуар? — вздрогнув, повторила принцесса.
— А разве не следует, — с горькой улыбкой продолжал Лагардер, — чтобы убийца принял публичное покаяние перед могилой своей жертвы?
— Вы, Анри? — вскричала госпожа Гонзаго. — Вы — защитник де Невера, наш ангел-хранитель, наш спаситель?
— Не надо так громко, сударыня. Перед гробницей де Невера будет стоять плаха с топором. Там мне отрубят правую кисть.
Принцесса закрыла лицо ладонями. На другом конце залы Аврора стояла на коленях и, рыдая, молилась.
— Несправедливо, не правда ли, сударыня? Как бы ни было безвестно мое имя, вы поймете тоску моего последнего часа: оставить по себе позорную память!
— Но к чему эта бессмысленная жестокость? — спросила принцесса.
— Председатель де Сегре, — отвечал Лагардер, — сказал следующее: «Нельзя, чтобы пэра и герцога убивали, как первого встречного! Преступник должен быть примерно наказан».
— Господи, но это же не вы! Регент не допустит…
— Пока приговор не был произнесен, регент мог все, а теперь, если только истинный виновник не признается… Но умоляю вас, сударыня, оставим это. Вот моя последняя просьба: вы можете сделать так, чтобы моя гибель превратилась в благодарственный гимн мученика, вы можете оправдать меня перед всеми. Согласны вы на это?