Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Мы высадились с корабля в Остенде. В Брюсселе Анри получил большое послание, запечатанное печатями с французским гербом. Назавтра мы выехали в Париж.
Уже смеркалось, когда мы проехали под Триумфальной аркой, что стоит в конце Фландрской улицы и за которой начинается столица. Мы с Франсуазой сидели в карете. Анри ехал верхом впереди. Я погрузилась в собственные мысли, матушка. Что-то мне подсказывало, что вы здесь.
Да, матушка, я убеждена, что вы живете в Париже. Я узнавала воздух, которым вы дышите.
Мы покатили по длинной
Напротив нее высился величественный дворец — дворец Гонзаго.
Анри спешился и, подав мне руку, помог выйти из кареты. Мы прошли на кладбище. Позади церкви, огражденная простой деревянной решеткой, стояла открытая ротонда; сквозь ее аркады видны были монументальные надгробия.
Мы вошли в ротонду. Лампадка, свисающая с ее свода, чуть рассеивала тьму. Анри остановился перед мавзолеем, на котором был изваян облик молодого человека. Анри поцеловал статую в лоб. И я слышала — слезы дрожали в его голосе, — как он промолвил:
— Брат, вот и я. Бог мне свидетель, я исполнил свое обещание.
Позади нас послышался шум. Я обернулась. Франсуаза Берришон и ее внук Жан Мари стояли на коленях за деревянной решеткой. Анри тоже преклонил колени. Он долго тихо молился, а, поднявшись, попросил меня:
— Аврора, поцелуйте это изваяние.
Я подчинилась, но спросила, почему я должна целовать его.
Анри открыл было рот, чтобы ответить, однако заколебался и наконец сказал:
— Потому что у него было благородное сердце и я любил его.
Я вторично поцеловала статую в ледяной лоб. Анри поблагодарил, взяв меня за руку и прижав ее к своему сердцу.
Ах, как он любит, матушка, когда любит! Наверно, суждено, что он не может меня полюбить!
Через несколько минут мы были в доме, где я и кончаю писать вам эти строки, дорогая моя матушка. Анри заранее снял его.
После того как я переступила порог этого дома, я ни разу не покидала его.
Я одинока, как никогда, потому что у Анри в Париже дел стократ больше, чем где бы то ни было. Я вижу его даже не при каждой трапезе. Мне запрещено выходить. Приближаться к окнам я должна с осторожностью.
Ах, матушка, если бы он был ревнив, я была бы счастлива подчиняться ему, укрываться, прятаться, сохранять себя для него одного! Но я помню, как он сказал в Мадриде: «Это не ради меня, а ради вас».
Да, матушка, это не ради него. Ревнуют только тогда, когда любят.
Я одинока. Сквозь щелку закрытых оконных занавесок я вижу суетящуюся шумливую толпу. Все эти люди свободны. Вижу дома на другой стороне улицы.
Каждый этаж занимает семья. Я вижу молодых женщин и смеющихся детей. Они счастливы. А еще я вижу окна Пале-Рояля; часто по вечерам они бывают освещены: это регент устраивает празднество. Подъезжают придворные дамы в каретах, у дверец которых
Вы можете счесть, что я жалуюсь. Только не подумайте, матушка, будто мне чего-то недостает. Анри безмерно добр и предупредителен со мной. А можно ли вменить ему в вину, что он уже давно со мною холоден?
И вот, матушка, какая мысль мне иногда приходит. Зная рыцарственную деликатность его сердца, я думаю, что по происхождению я выше его, и по богатству, наверное, тоже. Это отдаляет его от меня. Он боится меня полюбить.
О, если бы я была уверена в этом, с какой радостью я отказалась бы от своего богатства и растоптала свое происхождение! Что значат преимущества высокого рождения в сравнении с сердечным блаженством?
Матушка, неужели, если бы вы были бедны, я меньше любила бы вас?
Вот уже два дня, как к Анри приходит горбун. Но я еще не рассказывала вам про этого таинственного гнома, единственное живое существо, которое вхоже в наше уединение. Горбун в любое время заходит к нам, то есть к Анри, в комнату на втором этаже. Все видят, как он входит и выходит. Соседи по улице воспринимают его чуть ли не как домового. Никто никогда не видел Анри и его вместе, но они неразлучны! Таково мнение кумушек с Певческой улицы.
И впрямь, никого еще не связывали столь странные и таинственные узы. Мы, я имею в виду Франсуазу, Жана Мари и себя, ни разу не видели одновременно этих неразлучных друзей. Они целыми днями сидят взаперти в комнате наверху, потом один из них выходит, а второй остается охранять уж не знаю какое неведомое сокровище. Мы здесь живем добрых две недели, но, невзирая на обещания Анри, мне известно ничуть не больше, чем в день приезда.
И вот что я хочу вам рассказать: как-то вечером горбун посетил Анри и остался. Всю ночь они провели, запершись, вместе. Наутро Анри был печальней, чем обычно. За завтраком разговор свернул на вельмож и высокопоставленных дам. Анри с нескрываемой горечью заметил:
— У тех, кто поднялся слишком высоко, слегка кружится голова. Не стоит рассчитывать на признательность принцев. И к тому же, — опустив глаза, продолжал он, — разве всякую услугу можно оплатить этой презренной монетой, признательностью? Если знатная дама, ради которой я рисковал бы своей честью и жизнью, не смогла бы меня полюбить оттого, что она по положению выше меня, я тотчас бежал бы куда глаза глядят, лишь бы она не смогла оскорбить меня своей признательностью.
Матушка, я уверена, что горбун рассказывал ему про вас. Да, это действительно так. Он рисковал ради вашей дочери и честью, и жизнью. Он сделал больше, стократ больше: он отдал вашей дочери восемнадцать лет своей благородной молодости. Чем заплатить за столь безмерную щедрость?