Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Так с кем же был его королевское величество?
— То-то и вопрос! — воскликнул откупщик. — Господин Гонзаго, будучи раздосадован, тоже осведомился об этом.
— И что ему ответили лакеи? — поинтересовался Навайль.
— Тайна, господа, тайна! Регент, получив некое послание из Испании, пребывал в грустном настроении. А сегодня его высочество регент приказал провести к нему через малый вход, что с Фонтанного двора, посетителя, которого не видел ни один лакей, кроме Блондо, а тот мельком заметил во втором кабинете горбуна, одетого с головы до ног в черное.
— Горбуна? — зашумели вокруг. — А не слишком ли много горбунов?
— Его королевское высочество заперся вместе с ним. К регенту не смогли войти ни Лафар, ни Бриссак, ни даже герцогиня де Филари 105 .
Все опять замолчали. Сквозь вход в шатер видны были освещенные окна кабинета его королевского величества. Ориоль случайно глянул в ту сторону.
— Смотрите! Смотрите! — закричал он, указывая рукой на окна. — Они все еще вместе!
Все взоры обратились к окнам регента. На белых гардинах был отчетливо виден силуэт Филиппа Орлеанского. Герцог расхаживал у окна. Его сопровождала нечеткая тень; видимо, собеседник регента находился сбоку от источника света. Через несколько секунд обе тени исчезли, а когда снова появились, то оказалось, что они поменялись местами. Силуэт регента стал расплывчатым, зато тень его таинственного собеседника отчетливо рисовалась на занавеси, и было в ней нечто уродливое: огромный горб на маленьком теле и длинные, яростно жестикулирующие руки.
105
Филари, Мария Тереза Блондель, герцогиня де (1679-1782) — фаворитка регента.
2. БЕСЕДА С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ
Силуэты Филиппа Орлеанского и горбуна пропали с занавеси. Правитель сел, горбун встал перед ним в почтительной, но непреклонной позе.
В кабинете регента было четыре окна, два из них выходили в Фонтанный двор. В кабинет вели три входа: один из них — через большую приемную — был официальным, а два других как бы потайными. Но то была тайна курам на смех. Когда в Опере кончалось представление, актрисы, хотя для прохода им был дозволен только Двор улыбок, проходили, предшествуемые лакеями с фонарями, к двери герцога Орлеанского и принимались изо всех сил колотить в нее; Косе, Бриссак, Гонзаго, Лафар и побочный сын Гуфье маркиз де Бонниве, которого герцогиня Беррийская взяла к себе на службу, «дабы иметь оружие, коим отрезают уши»; во вторую дверь стучались и среди бела дня.
Одна из этих дверей открывалась во Двор улыбок, вторая — в Фонтанный двор, очертания которого уже были частично намечены домом финансиста Море де Фонбон и павильоном Рео. При первой двери привратницей была славная старуха, бывшая певица Оперы; вторую охранял Лебреан, бывший конюх Месье. То были весьма неплохие места. Лебреан, кроме того, был еще одним из смотрителей парка, и за поляной Дианы у него там имелась сторожка.
Именно голос Лебреана мы и слышали из темного коридора, когда горбун вошел с Фонтанного двора.
У дверей кабинета горбуна встретил единственный лакей, который и проводил его к регенту.
— Это вы писали мне из Испании? — осведомился Филипп Орлеанский, окинув взглядом посетителя.
— Нет, монсеньор, — почтительно ответствовал горбун.
— А из Брюсселя?
— И из Брюсселя не я.
— А из Парижа?
— Тоже нет.
Регент вновь взглянул на горбуна.
— Я удивился бы, если бы вы оказались Лагардером, — заметил он.
Горбун с улыбкой поклонился.
— Сударь, — мягко и внушительно промолвил регент, — я вовсе не имел в виду то, о чем вы подумали. Я никогда не видел этого Лагардера.
— Монсеньор, — все так же улыбаясь, ответил горбун, — его называли красавчиком Лагардером, когда он служил в легкой кавалерии вашего августейшего дяди. А я никогда не был ни красавчиком, ни конным гвардейцем.
Герцогу Орлеанскому не захотелось продолжать разговор на подобном уровне.
— Как вас зовут? — поинтересовался он.
— У себя дома — мэтр Луи, монсеньор. Вне дома люди вроде меня имеют не имя, а кличку, которую им дают.
— И где вы живете? — осведомился регент.
— Очень далеко.
— Это надо понимать, как отказ сообщить мне, где вы проживаете?
— Да, монсеньор.
Филипп Орлеанский поднял на горбуна суровый взгляд и негромко произнес:
— У меня есть полиция, сударь, и она считается толковой, так что я легко могу узнать…
— Поскольку ваше королевское высочество заговорили о возможности обратиться к ее услугам, — мгновенно прервал регента горбун, — я прекращаю упорствовать. Я живу во дворце принца Гонзаго.
— Во дворце Гонзаго? — удивился регент. Горбун поклонился и сухо заметил:
— Проживание там обходится недешево. Регент, судя по его виду, задумался.
— Впервые об этом Лагардере я услышал очень давно, — сообщил он. — Некогда он был ужасным задирой.
— С тех пор он постарался искупить свои безумства.
— Кем вы ему приходитесь?
— Никем.
— Почему он сам не пришел ко мне?
— Потому что я оказался под рукой.
— Если я захочу его увидеть, где мне его искать?
— На этот вопрос, монсеньор, я ответить не могу.
— И все-таки…
— У вас есть полиция, и она слывет толковой. Попробуйте.
— Это вызов, сударь?
— Нет, монсеньор, угроза. В течение часа Анри де Лагардер может находиться в пределах вашей досягаемости, но он никогда больше не повторит этот шаг, который совершил ради того, чтобы иметь чистую совесть.
— Значит, он сделал этот шаг против собственного желания? — осведомился Филипп Орлеанский.
— Против желания, вы совершенно точно выразились, — подтвердил горбун.
— Почему же?
— Потому что ставка в этой игре, которую он может и не выиграть, счастье всей его жизни.
— Что же его вынуждает играть?
— Клятва.
— И кому он ее дал?
— Человеку, который погиб.
— Как звали этого человека?
— Вы прекрасно это знаете, монсеньор. Его звали Филипп Лотарингский, герцог де Невер.
Регент склонил голову.
— Прошло уже двадцать лет, — тихо проговорил он, и голос его изменился, — а я ничего не забыл, ничего! Я любил беднягу Филиппа, и он любил меня. С тех пор как его убили, не знаю, довелось ли мне пожать по-настоящему дружескую руку.