Гордая любовь
Шрифт:
Она не обернулась.
– Извиниться? За что?
– За то, что предложил платить Сойеру. Понимаете, он сказал, что дела у вас идут не слишком хорошо с тех пор, как умер его отец и…
– Сойеру не следует беспокоить вас нашими проблемами, мистер Уокер.
– Но мальчик не доставил мне ни малейшего беспокойства. – Он помолчал немного и потом продолжил: – И мне кажется, трудностей у вас несколько больше, чем вы можете преодолеть.
Либби обернулась. Ей не хотелось признавать очевидное, но его темные глаза смотрели с таким вызовом,
– Жизнь в этих краях всегда была трудной. Жизнь здесь – постоянная борьба. Мы справимся, как справлялись и раньше.
– А почему же вы не уедете отсюда?
– Здесь мой дом, мистер Уокер. Куда же мне отсюда уезжать?
Ремингтон заметил, как Либби напряглась и слегка вздернула упрямый подбородок. Ее ярко-зеленые глаза светились решимостью. Он почувствовал, что восхищен ее отвагой. Уокер хорошо знал, что ей было куда уехать. Туда, где будет исполняться малейший ее каприз, где никогда и ни в чем не испытывали недостатка.
И весьма скоро ей предстоит вернуться к этой жизни. Как только Ремингтон отправит свою телеграмму.
Он нахмурился, ощущая непонятное беспокойство.
– Мистер Уокер!
Он увидел, что она подошла к столу и оперлась руками на перекладину спинки стула.
– Я не могу не предупредить вас относительно Тимоти Бэвенса. Он ни за что просто так не забудет то, что вы вчера сделали, поставив его передо мной в глупейшее положение. Он подлый человек и представляет себя местным бароном скотоводов, который однажды станет хозяином всей этой долины. Теперь он постарается спустить с вас шкуру.
Ремингтон вдруг почувствовал, что ему очень хочется встать, обнять Либби и, прижав к себе, прошептать ей несколько слов утешения. Будь у него прежние силы, он бы так и поступил. Поэтому Уокер порадовался, что пока слишком слаб. Он не собирался становиться вторым из Уокеров, кто попадет в сети Вандерхофов. А Либби, как бы она себя ни называла, все-таки носила именно эту фамилию. Ему следует постоянно об этом помнить.
Нортроп стоял у окна своего кабинета и смотрел на сад поместья «Роузгейт». Небо затянули серые тучи, крупные капли дождя падали на темно-зеленую листву и густую траву лужаек. Пройдет еще несколько недель, и повсюду, оживив сад яркими красками, распустятся цветы.
Все знатные дамы Манхэттена завидовали великолепному саду «Роузгейт». Нортропу доставляло необыкновенное удовольствие владеть тем, что было недоступно остальным. В этом смысле сад не составлял исключения: За существование великолепного розария Нортропу следовало бы благодарить собственную жену Анну, но это даже не приходило ему в голову. Он не проникался благодарностью, когда люди делали именно то, что он от них и ожидал. Кроме того, сегодня он ни за что не стал бы благодарить Анну. Он буквально дрожал от ярости. Она осмелилась бросить ему вызов – это непростительно.
Открылась дверь. Ему не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что вошла Анна. Никто другой не отважился бы войти в его кабинет без стука. Даже она не сделала бы этого, если бы он сам не вызвал ее.
– Бриджит сказала, вы хотели меня видеть, Нортроп.
– Садитесь, Анна.
Он услышал, как она прошла через огромный кабинет и села на стул, стоящий напротив его стола. Нортроп ждал, минута проходила за минутой, но он и добивался того, чтобы с каждым ударом сердца она чувствовала все большее беспокойство.
Наконец он повернулся.
Анна была бледна и неуверенно наблюдала, как он подходит к своему столу. В сорок пять лет она все еще оставалась очень красивой. Волосы сохранили золотистый цвет, их совершенно не коснулась седина. По-прежнему гладкую кожу только у уголков глаз тронули легкие морщинки. Даже фигура Анны осталась такой же, как в молодости.
– Я сделала что-то не так, Нортроп? – с волнением спросила она.
– А почему вы так думаете, дорогая моя? Она еще больше побледнела, пытаясь что-нибудь припомнить.
Нортроп со злорадством наслаждался, наблюдая за смущением жены. За двадцать восемь лет супружеской жизни он неоднократно разыгрывал подобные сцены и всегда получал от них истинное удовольствие. Он женился на Анне из-за огромного приданого, которое ее отец дал за дочерью. Конечно же, общественное положение ее семьи было не ниже его собственного. Анна вышла за него замуж по любви. Ее единственное желание на протяжении всех лет брака – угодить ему.
Однако ей это очень редко удавалось.
Нортроп взял со стола сложенный несколько раз листочек бумаги. Он точно уловил момент, когда она узнала его. Потому что Анна сразу же опустила очи долу.
– Почему вы не сказали мне об этом, Анна? – проговорил он ласково, ничем не выдавая переполняющий его гнев.
– Я… Я собиралась, Нортроп, но…
– Но что? Какая такая причина побудила вас утаить это от меня? Ведь письмо написано почти год назад.
Анна ответила едва слышным шепотом:
– Оно адресовано мне, Нортроп. И в нем ничто не указывает на ее местопребывание. Я не думала…
– Вы никогда не думаете! – проревел он, опираясь пальцами о стол. – Никогда… За все двадцать восемь лет нашей жизни!
– Нортроп… – Ее светло-голубые глаза наполнились слезами, и она потянулась за письмом.
Он отдернул руку, в которой держал небольшой листок, и скомкал его.
– Идите прочь!
– Но…
– Я сказал – прочь!
Анна поднялась со стула и протянула к нему руку.
– Пожалуйста, могу я забрать мое письмо? – тихо спросила она.
В ответ он без слов швырнул скомканную бумажку в полыхающий камин.
Анна молча смотрела на огонь. Ее глаза блестели, а подбородок мелко дрожал. Она наблюдала за горящей бумагой до тех пор, пока бесценное письмо не превратилось в пепел, потом повернулась и, ничего не сказав, покинула кабинет мужа.