Гордая любовь
Шрифт:
– Сегодня утром я приготовила лимонад, – сказала Либби. – Хотите?
– Лимонад?
Либби кивнула.
– Последний раз, когда я ездила за продуктами, купила несколько лимонов. Стоят они, конечно, целое состояние, но иногда… – Она, не закончив фразы, пожала плечами.
– Честно говоря, немного лимонада я бы выпил.
Либби улыбнулась:
– Идите, садитесь в тенек под ивой. Я принесу вам стакан.
Он следил, как она направляется к дому, с удовольствием разглядывая ее брюки. Появись она в таком виде где-нибудь в восточных штатах, люди
Когда Либби скрылась за дверями, Уокер снова встряхнул головой. Ему все-таки следует помнить, что его сюда привело.
Он медленно пошел к высокой иве, растущей с западной стороны дома. Под деревом стояла скамья, сколоченная из крепких досок. Ремингтон устроился там как раз в тот момент, когда Либби вышла из дома, неся на подносе три стакана и кувшин.
Вручая ему стакан, Либби поинтересовалась:
– А чем вы занимаетесь, мистер Уокер? Я как-то забывала спросить у вас об этом прежде.
– Мой отец выращивал прекрасных арабских скакунов в Виргинии. И я надеюсь продолжить эту традицию.
Эта легенда не раз сослужила ему прекрасную службу. В конце концов, ведь это не было ложью. До войны конюшни «Солнечной долины» были полны чистокровных арабских коней. Ремингтону до сей поры принадлежало несколько кобыл и жеребцов с родословными, восходящими к скакунам «Солнечной долины». Однако Джефферсон Уокер зарабатывал на жизнь не разведением лошадей, и его сын Ремингтон тоже. Молодой человек, произнеся слова, которые формально были правдой, внезапно ощутил всю их лживость.
Но он хотел, чтобы Либби поверила ему. Похоже, так и случилось.
– Мне следовало догадаться, – сказала она, глядя на Сандауна. – Он не обычный конь для верховой езды. Во всяком случае для наших краев. – Либби снова перевела взгляд на молодого человека. – Ваша поездка прошла успешно?
«Успешно ли?» – задумался Уокер, вглядываясь в ее хорошенькое личико и прекрасные глаза. Он размышлял над тем, как мало она напоминала женщину, которую он ожидал найти.
Успешно ли? Да, но не в том смысле, который она имела в виду. Причем настоящего успеха он не достигнет, пока не сможет пуститься в путь. Настоящий успех придет, как только он отправит телеграмму ее отцу. Как только Либби будет возвращена в лоно своей семьи, от чего бы она ни бежала.
Как только он ее предаст.
Во рту у Либби пересохло, ей было трудно дышать, а пульс бился все быстрее. Она хотела отвести взгляд от Ремингтона, но, похоже, не могла этого сделать. Его синие глаза стали вдруг темнее и суровее, чем обычно. Он казался очень рассерженным. Рассерженным на самого себя. Рассерженным на нее.
И все-таки это ее не пугало. Наоборот, ее тянуло к нему, ей хотелось к нему прикоснуться.
Она сделала резкий шаг назад, словно для того, чтобы разорвать невидимую нить, которой он привязал ее к себе. Лимонад выплеснулся через край стаканов и разлился по подносу.
– Я… Я лучше пойду отнесу Сойеру его порцию. Он удивится, если я о нем забуду. – Она повернулась, чтобы уйти.
– Может, я могу чем-нибудь помочь вам, мисс Блю?
Не в силах совладать с собой, она взглянула на него через плечо и заметила, что он поднялся со скамейки. Его темные брови хмуро сошлись на переносице. Не похоже было, что он горит желанием чем-то ей помогать.
– Я своими руками построил курятник, когда был мальчишкой.
«Не верь чужакам».
С этими словами она жила почти семь лет. И ей не следует их забывать. Даже с ним.
– Пожалуйста, – попросил он, слегка пожимая плечами. – Позвольте мне помочь вам.
Он улыбнулся. Хмурое выражение сошло с его лица, в глазах вспыхнули веселые искорки. Его взгляд светился очарованием, которому трудно было противостоять.
– Откровенно говоря, мисс Блю, я умираю от скуки. Мне необходимо чем-нибудь заняться.
Что же заставляло ее доверять этому чужаку вопреки собственной воле? Она почти ничего о нем не знала. Действительно ничего. Опасно было забывать правила, по которым она играла все эти годы. Опасно допускать кого-то в свою жизнь, пусть даже ненадолго. Опасно…
– Ведь мои руки в порядке. Я прекрасно могу работать молотком.
Вдруг ей представилось, как он сжимает ее в своих объятиях, как его голова склоняется к ней, и их губы соединяются. Она видела и чувствовала это так ясно, словно это происходило на самом деле. С этого момента она начала догадываться, что на Ремингтона не будут распространяться никакие правила ее жизни.
Она снова оглянулась.
– Хорошо, мистер Уокер. Можете помочь, если желаете. Но, если вам станет хуже, пеняйте на себя.
С руками у него действительно все было в порядке, но силы оставили Ремингтона, едва он успел вбить в загородку нового курятника штук двадцать гвоздей. На сей раз, когда Либби сказала, что ему лучше присесть и отдохнуть, он не стал спорить, а с радостью ей подчинился.
Он жмурился от яркого солнца и наблюдал, как она взбирается на верхнюю ступеньку приставной лестницы и тянется вперед, чтобы забить несколько гвоздей в крышу. «Левайс» плотно обтянули ее округлые формы.
Да, он, безусловно, легко смирился бы с такой своеобразной модой. Особенно когда так одевается Либби.
Но на самом деле она вовсе не Либби Блю, напомнил он себе. Она – Оливия Вандерхоф, и он поможет отправить ее назад в Манхэттен, в «Роузгейт», к ее отцу, человеку, которого Ремингтон решил уничтожить, чего бы ему это ни стоило.
Он закрыл глаза, припоминая все, что имел против Нортропа Вандерхофа, напоминая себе, сколь важно получить двести пятьдесят тысяч долларов – премию, которую он получит, как только предаст Либби.
Главный дом плантации «Солнечная долина» был большим, светлым и солнечным, полностью соответствуя своему названию. В этом доме царило счастье, хотя здесь и не было хозяйки. Мать Ремингтона умерла от родильной горячки через несколько дней после его появления на свет. Джефферсон так никогда больше и не женился.