Гордая любовь
Шрифт:
– Сойер прав. Гроза так гроза! – Он, прихрамывая, подошел к окну и выглянул наружу.
С того самого момента, когда Ремингтон поцеловал ее, их отношения изменились, и в то же время внешне все осталось по-прежнему, жизнь на ранчо шла своим чередом. Она уже любила его, но он все еще оставался для нее чужаком. Они не обменялись ни словом после поцелуев и жарких объятий. Каждый продолжал заниматься своим обычным делом, поэтому Либби не могла понять, как же все-таки относится к ней Уокер.
– Да, – ответила она наконец. – Гроза так гроза!
Он повернулся, и их взгляды встретились.
– Ты промокла. –
– Я знаю. – Либби почувствовала, как учащенно застучало в висках.
– Тебе лучше пойти и высушить одежду.
– Да, – прошептала она. Ремингтон перевел взгляд на Сойера.
– Тебе тоже.
Мальчик кивнул и выбежал из комнаты.
– Я развел огонь в камине. – Молодой человек опять повернулся к Либби. – Думаю, ночь будет довольно холодной.
От волнения Либби не смогли ничего ответить, а только кивнула и вышла из кухни, торопливо прошла к себе в комнату и захлопнула за собой дверь, прижавшись к ней спиной.
Сердце девушки готово было вырваться из груди, она почувствовала, как к горлу подкатил комок и глаза наполнились слезами. Она так хотела, чтобы он полюбил ее! Она так хотела, чтобы он остался!
Только Либби не знала, как заставить его захотеть остаться, как заставить полюбить ее.
Когда-то, в совершенно иной жизни, ее обучили хитрым правилам изящного кокетства и жеманства. Она знала, какие слова следует произносить и как следует себя вести хорошо воспитанной молодой особе в мужском обществе. Это были до малейших деталей продуманные уроки, на которых Оливии объяснили, как нужно правильно держать веер и обмахиваться им, как позволить джентльмену закурить, как кружиться в вальсе, как ходить и как сидеть. Она научилась кокетничать, петь и играть на пианино.
Но она совершенно забыла все эти уроки. Она оставила этот мир, наивную девушку, какой когда-то была, в далеком прошлом. Надев фланелевую рубашку и хлопчатобумажные брюки, став хозяйкой овечьего ранчо, она забыла, как быть женщиной. Она была совершенно уверена, что это никогда больше ей не понадобится.
Либби невольно нашла глазами комод в углу комнаты.
Может быть, ей удастся удержать Ремингтона?
Уокер вернулся в гостиную и подбросил еще одно полено в пылающий камин. Комната наполнилась благодатным теплом. Теперь, когда прошла гроза, дождь стучал по крыше мирно и уютно.
Только на душе у Ремингтона от этого звука не становилось спокойнее. Он продолжал упрекать себя за то, что поцеловал Либби и этим осложнил и без того непростую ситуацию.
Он не отрицал, Либби оказалась очень привлекательной женщиной, но Уокер никогда не относился к категории мужчин, которые запросто теряют голову из-за женских прелестей. Давным-давно он научился держать в узде свои желания. Сейчас ему следовало вспомнить об этом.
Он устало опустился на диван, не отводя взгляд от оранжево-желтых языков пламени в камине. Мысли его постепенно уносились в то далекое прошлое, когда он наслаждался безрассудствами легкомысленной юности, не имея представления о все увеличивающихся долгах отца. Когда Ремингтону исполнилось семнадцать лет, он уехал из дома и поступил в колледж, думая при этом больше о развлечениях, чем о получении знаний. Юноша, конечно, знал, что жизнь в первое послевоенное десятилетие стала сложнее, многие семьи разорились, но у него всегда хватало денег, чтобы жить в свое удовольствие. Из того, что ему рассказывали, он сделал вывод: «Железная дорога Джефферсона Уокера» вновь набирает силу, плантации «Солнечной долины», хотя и тяжело пострадавшие от войны и нуждающиеся в рабочих руках, оставались собственностью семьи Уокеров, как и при предыдущих шести поколениях. Что же могло омрачить беззаботное существование молодого человека?
Как же он был слеп! Как эгоистичен и беспечен! Обрати он чуть больше внимания на заботы отца, может быть…
Ремингтон закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана.
Он вспомнил, как его шокировало известие о самоубийстве отца, о потере «Солнечной долины», железной дороги и всего, к чему он так привык. Он вспомнил ярость, которая его охватила, когда он узнал, какую роль в уничтожении Джефферсона сыграл Нортроп. Именно тогда Ремингтон поклялся памятью отца, что не обретет покоя до тех пор, пока не отомстит.
Около четырнадцати лет ушло у молодого Уокера на то, чтобы нащупать путь к возмездию. Правда, в последние годы он почти уже сдался, начал подумывать, что этому никогда не суждено сбыться, что ему придется отказаться от обещания, данного у могилы отца.
Однако прошлым летом возможность отомстить появилась, и именно поэтому он находился сегодня вечером здесь, в этой гостиной. Ему не следует забывать о причине своего появления на ранчо. Ремингтон не мог позволить сердцу смягчиться.
– Ремингтон?
Он открыл глаза, обернулся на звук голоса Либби и увидел, что она стоит посреди комнаты, одетая в зеленое платье, которое он недавно обнаружил в нижнем ящике ее комода. Все еще влажные волосы девушки были собраны в низкий пучок на затылке сеткой из атласных лент изумрудного цвета.
Она обхватила себя руками за талию и неуверенно смотрела на Уокера.
Он поднялся с дивана и взял костыль под мышку.
Либби оглядела свое платье, стараясь ладонями расправить смявшуюся ткань.
– Я больше не ношу этого, но подумала… – Девушка не договорила и беспомощно пожала плечами.
– Ты прелестно выглядишь.
«Будь все проклято! Ну почему именно она должна была оказаться дочерью Вандерхофа?» Она неуверенно шагнула ему навстречу.
– У меня было не слишком много случаев, чтобы надевать платья после того, как я приехала в «Блю Спрингс»…
– Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – добавил он.
– Чтобы поселиться вместе с тетушкой, – эхом повторила она.
Сколько еще лживых фраз ляжет в стену, которая их разделяет, размышлял Ремингтон. Сколько лживых фраз, прежде чем все будет кончено и она станет презирать его?
Он улыбнулся, стараясь скрыть грусть, возникающую при мысли о том, что он должен будет совершить предательство.
– Очень жаль. Тебе следует почаще появляться в таком виде.
Не ее вина, что она носит фамилию Вандерхоф, но именно к этой семье она принадлежит. Из-за этого он сделает ей очень больно, и она возненавидит его, когда это произойдет. Он никак не мог отделаться от желания как-нибудь смягчить и этот удар, и ту ненависть, которую она к нему почувствует.
Она ответила улыбкой на улыбку.