Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793 - 1914)

Бовуа Даниэль

Очарование этих вещей становилось еще сильнее при воспоминании об огне революции, в котором они погибли: «Осенью [1917 г.] начали разрушать центры польской культуры на Украине. Отовсюду приходили известия: Тимошовка Шимановских, Рыжавка Иваньских, Гайворон Жевуских были разорены. Рояль Шимановских утопили в пруду, портрет Бальзака у Жевуских сожжен, коллекция живописи Иваньского вывезена в маленький музей в Умани, а дом тети Маси сровняли с землей, сад вырубили, а то место, где была резиденция в Чернышах, перепахали…» 1471

1471

Ibidem. S. 147 – 149. Подобные реминисценции, из которых можно составить отдельную антологию, характерны для целого ряда мемуаров. См., например: Biblioteka Zakladu Narodowego im. Ossoli'nskich. Rekopis 20174 – Makowiecka J.A. Moje wspomnienia z lat 1880 – 1968.; Ibidem. Rekopis 13316 II – Јazowski J. Okruchy wspomnie'n z Winnicy na Podolu; Ibidem. Rekopis 14116 II – Doruchowski A. Wspomnienia rolnika ekonomisty, jego dzieje, zycie i praca.

Пересматривая семейные фотографии, которыми богато иллюстрированы воспоминания Леона Липковского, опубликованные в 1913 г., трудно не заметить доминирование этих людей, одетых по последней парижской моде, над окружающим миром. Прекрасные конюшни, конюхи при лошадях, усатые помещики, осматривающие конюшни, счастливые семьи, пьющие чай на террасе с колоннами, всегда улыбающиеся хозяйки в широкополых шляпках. Толпа слуг, кухарок, кормилиц, гувернанток (француженка, англичанка, немка) следила за всем в усадьбе. Дамы проводили утро и вечер в заботах о своем туалете, шнуровании корсета. В этой особой атмосфере, где царили этикет, гостеприимство, своеобразный микроклимат, называемый некоторыми социологами семиосферой, мог бы родиться свой местный Пруст.

Польские аристократы заключали браки между собой – ясное свидетельство того, как они ценили принадлежность к особому кругу, и понимания ими собственного престижа. В одном из последних исследований показано, что браки заключались, как правило, только между поляками в пределах одной губернии. Только очень богатые искали жену в других западных губерниях и бывших польских землях. Относительно ограниченное количество вариантов часто приводило к кровосмешению: за период 1815 – 1880 гг. 440 браков соединило всего 130 семей! 1472

1472

Epstein T. Malze'nstwa. S. 201 – 239. К сожалению, исследуемый в работе Эпштейна период из-за своей протяженности, а также произошедших перемен после 1863 г. не дает возможности сравнить критерии существовавших понятий престижа в начале и в конце XIX в.

Отличительным признаком этого мира была его оторванность от окружавшего его «океана варварства», от нестерпимой грубости миллионов «темных», «пьяных» и «необразованных» крестьян, которых следовало держать на расстоянии, контактируя в самых редких случаях. Однако об этом не говорилось во всеуслышание, потому что хороший тон требовал любить «простой народ». Выше уже шла речь о примерах «благодеяний» в пользу крестьян. В благотворительности основная роль принадлежала женщинам. Большинство из них плохо говорили по-русски, потому что воспитывались в католических монастырях Галиции. Все они знали несколько украинских слов и были примерами добрых христианок, воплощая в себе образ «жены и матери польки» из воспоминаний жен ссыльных поляков 1863 года. Они стремились подражать Руже Собанской, «ангелу-хранителю Сибири» и образцу милосердия.

Французский язык давал возможность не стать на одну доску с другими. Общаясь на этом языке в семье, можно было оградить себя от дворни и крестьян. Французский язык заменял русский в общественной жизни, а также позволял принадлежать к более широкой семиосфере, к «европейской семье», о которой пишет Мария Чапская. Польская аристократия бывала на водах в Германии, в казино на Ривьере, в замках Франции, Англии, Испании и Италии, где можно было встретить невест с колоссальным приданым. Местная, внутренняя замкнутость сливалась с общими для европейской аристократии космополитическими тенденциями 1473 . Мария Браницкая проводила больше времени в Ницце, чем в Белой Церкви. Однако это был единичный пример, поскольку в целом в условиях политического паралича, созданных царской властью, обладание имением и пребывание в нем превращалось в польской среде в проявление патриотизма. В своем имении поляк не просто жил, он выполнял миссию, защищая свой форпост.

1473

Интересно, что и воспоминания крупных немецких землевладельцев из Восточной Пруссии, также изгнанных из родных гнезд в 1945 г., полны ностальгических воспоминаний о такой же патриархальной жизни, в них говорится о таких же охотах и прочих идиллических развлечениях. Ср.: D"onhoff M.G. Kindheit in Ostpreussen. Berlin, 1988.

Подобное облагораживание материального интереса в эпоху позитивизма было характерной особенностью польских помещиков западных губерний. Борьба за сохранение земли вопреки всем и вся оправдывалась патриотическими целями. Неважно, что эта группа была малочисленной. Дознаваться, кто в большинстве, – это выдумка ненавистной демократии. Мария Чапская дает точную характеристику такому способу мышления польских помещиков в своей книге «Европа в семье»: «Представления о свободе и равенстве сливались с представлениями об убийствах и святотатственных поступках французских санкюлотов. Феодальная система казалась им неприкосновенной. По их мнению, социальное неравенство и бедность были санкционированы Евангелием (“ибо нищие всегда будут среди земли (твоей)”) и являлись частью мирового порядка. Нищим давали милостыню при входе в костел, организовывали благотворительные базары» 1474 .

1474

Czapska M. Europa w rodzinie. Paryz, 1970. S. 45.

Экономическое, а следовательно, и культурное превосходство проявилось благодаря капитализму, но существовало задолго до него. Польские семьи жили на Украине веками, но из своего рода миметизма все польские помещики любили гордиться связями с давними руськими родами, которые добровольно полонизировались в XVI в. В связи с этим социальная несправедливость была в их глазах как бы санкционирована самим ходом истории. Давние корни давали право богатой шляхте заявлять о себе как о руководящей, направляющей силе в этом регионе, а потому слово «колонизация» было немыслимо. Польское присутствие на Украине представлялось миссией, освященной в далекие времена как «оплот христианства» против схизматиков и неверных. Силу такого самооправдания ничто не могло нарушить.

Когда в 1920 г. этот оплот исчез, миф о нем стал еще крепче и на десятки лет исключил возможность взглянуть по-иному на прошлое. Зофья Коссак писала: «Мы были гражданами земли, которая нам была всем обязана». Морис Барес также искал историческое обоснование для своей теории французской земли, орошенной кровью предков. Этой же идее служила немецкая доктрина Blut und Boden 1475 . Отличие в случае поляков на Украине состояло в том, что их укоренение происходило в значительной степени за счет местного населения. Десятилетиями, а то и веками польский мир существовал в этом регионе отдельными островками. Ничто не должно было нарушить тепличной атмосферы, отгораживавшей от вульгарности внешнего мира. Воспитанные на французской Biblioth`eque rose 1476 девочки сохраняли уже во взрослой жизни стиль поведения мадам Росбур, как будто и не выходили из салонов графини Сегюр (Ростопчиной). Янина Жултовская не скрывала, что описания нищеты на страницах произведений Ожешко и других писателей-позитивистов вызывали у нее отвращение: «Мой жизненный инстинкт бунтовал против всех проповедуемых ими тезисов. Идеалы и взгляды [Ожешко. – Д.Б.] были мне чужды. Отвращение, которое овладело мной при чтении социальных романов, было проявлением инстинкта самосохранения. “Разве жизнь может быть такой грустной?” – спрашивала я себя. “Неужели она действительно лишена счастья?”» 1477

1475

Blut und Boden (нем.) – «Кровь и почва». (Прим. пер.)

1476

Biblioth`eque rose (фр.). – досл. «розовая библиотека», серия книг для детей и юношества. (Прим. пер.)

1477

Z'oltowska J. z Puttkamer'ow. Inne czasy. S. 72.

Эта пелена, скрывавшая то, что считалось неприличным, позволяла приостановить время. «Малая родина», которой было имение, превращалась в настоящую родину. Казалось, что эта изолированная, замкнутая жизнь будет длиться вечно.

Впрочем, после вступления на престол Александра III власти уже не так панически боялись проявлений польской культуры. Они уже не противились отражению определенных польских идей в искусстве. В 1882 г. была разрешена выставка польского искусства в Киевском университете, где на фоне работ В. Герсона, Х. Семирадского, Ю. Брандта, Я. Мальчевского своим патриотическим звучанием выделялись работы Я. Матейко, привезенные из Кракова. Впрочем, в 1888 г. этот художник отплатил верноподданнической картиной, укрепив великороссийское видение истории, – по случаю торжественного открытия памятника Б. Хмельницкому в Киеве он написал полотно под названием «Присяга гетмана на верность России». Так что время от времени галицийские художники могли выставлять свои работы в Киеве 1478 . Это, однако, не сделало культуру польских помещиков юго-западных губерний менее замкнутой.

1478

Федорук О. Польські художники в Києві // Pamietnik Kijowski. 2002. T. 6. S. 85 – 103.

По примеру французской литературы, в которой запечатлено сколько-то магических мест, огромные имения, преобразованные памятью в оазисы вневременного счастья (стоит вспомнить, к примеру, Ле-Шармет у Ж. – Ж. Руссо, Клошгурд из «Лилии долины» О. де Бальзака, Вержи и парк мадам де Реналь у Стендаля), польская литература превратила польскую усадьбу в миф. Социологи уже давно обратили внимание на типы идентификации индивида с местом проживания. Марк Оже, в частности, писал: «Когда метафорическая связь между домом, имением и семьей, которая там жила, живет и будет жить, принимает особое значение, когда исчезает разница между большой семьей и большим домом, т.е. эти понятия одновременно означают и местопребывание в материальном смысле, и постоянное присутствие, символом которого является это местопребывание» 1479 .

1479

Aug'e M. Domaines et ch^ateaux. Paris, 1989. P. 171 – 172.