Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик
Шрифт:
Работая надзирателем, Макриди близко познакомился с одним молодым парнем, которого осудили по настоянию родителей в 14 лет за кражу мелочи у матери. Прошло десять лет, а экспертиза всё не признавала его годным для освобождения.
Макриди убедился, что это совершенно нормальный человек, хотя десять лет в тюрьме среди психически неполноценных людей, естественно, оставили на нём след. И вот надзиратель, человек весьма неуравновешенный и импульсивный, решает помочь ему бежать и доказать на воле, что тот совершенно нормален. (К этому времени молодой человек уже научился делать отмычки и несколько раз пытался бежать. Однако
Побег состоялся, когда Макриди находился дома. В определённый час он должен был приехать на автомашине к стогу сена, расположенному недалеко от тюрьмы, подобрать своего друга и спрятать его в багажнике. Однако в последнюю минуту Макриди не смог завести автомобиль и вывезти в безопасное место приятеля.
К несчастью для надзирателя, парень вдруг поделился планами побега с другим заключённым. Макриди был сразу же арестован.
И тут неожиданно выяснилось, что сам Макриди был когда-то приговорён к тюремному заключению и, следовательно, не имел права работать в тюрьме. Поступая на работу, он представил фальшивые документы демобилизованного офицера английских королевских военно-воздушных сил, которые изготовил на небольшом типографском станке. К тому же Макриди заплатил за станок «липовым» чеком, а документ сфабриковал по совершенно произвольной форме, так как никогда не служил в ВВС.
Но и это ещё не всё. В сарайчике при «караване», в котором он жил с женой, обнаружили полицейскую рацию и крупномасштабную карту графства Ланкашир. Оказалось, Макриди, кроме всего прочего, был ещё и таинственным «призраком Ланкашира», как его прозвали в газетах. В свободное время он включал рацию и слушал переговоры полицейских машин. Когда полиция гналась за кем-то, он внимательно следил за ходом погони, расставляя на карте значки, показывающие, где находятся полицейские машины. В решающую минуту он включался в погоню, сообщая ложные данные о местонахождении преследуемой автомашины. Все полицейские автомобили кидались по неверному следу, и на этом погоня заканчивалась. В конце концов полиция поняла, что кто-то умышленно срывает их операции, но так и не сумела отыскать этот «призрак».
Я спросил Макриди, зачем он это делал, поскольку подобные «шутки» могли привести к серьёзным последствиям. Ничего вразумительного тот ответить не мог.
Дальше — больше: выяснилось, что «караван» Макриди был куплен в рассрочку, а задаток уплачен «липовым» чеком. Покупая «караван», Макриди дал вымышленный адрес и фамилию и не произвёл за него ни одного платежа. Его автомобиль оказался взятым напрокат. Задаток, естественно, тоже был оплачен «липовым» чеком. Макриди не вернул автомобиля, а сменил лишь номерные знаки и спокойно разъезжал на нём несколько месяцев. Даже его права на вождение автомобиля оказались самодельными — он отпечатал их сам.
Короче говоря, у Макриди было какое-то патологическое стремление совершать преступления, часто бесцельные, во всяком случае не приносившие ему никакой выгоды. Как-то он признался мне, что получает удовольствие, доказывая своё превосходство над полицией. Конечный результат он считал второстепенным делом.
В начале ноября 1962 года газеты напечатали сообщение, которое сыграло важную роль в моей дальнейшей судьбе. Это была короткая заметка об аресте по обвинению в шпионаже коммерсанта Гревилла Винна — тот часто ездил в социалистические страны. Английские газеты писали очень скупо об этом событии, поэтому трудно было понять, что же произошло на самом деле. Только прочитав «Правду», я получил ясное представление об этом. Сразу мелькнула мысль: «Может быть, меня обменяют теперь на Винна?» Мне было ясно, что коммерсант работал на «Интеллидженс сервис».
Марк Блум — имя, знакомое читателю этой книги, — в своих статьях о Гордоне Лонсдейле уверял, будто бы я заявил ему, что стою трех Виннов и никак не меньше и, следовательно, мне, «мастеру шпионажа», неудобно быть обменённым на такую мелкую сошку. Это, мол, подорвёт моё реноме. Обсуждая возможность подобного обмена, английские газеты писали, что не в интересах Англии отдавать «красную акулу» за «кильку», «кита» за «пескаря» и т.д. Словом, кое-кто в Англии хотел бы открыть торг, как на аукционе.
Я же с самого начала решительно отказался обсуждать с английской спецслужбой возможности обмена. Это было делом Центра. Как он сочтёт необходимым, так и поступит. Конечно, положительное решение полностью соответствовало бы и моим интересам.
Английские газеты заблуждались, называя Винна пескарём. Это была по меньшей мере щука — да простит мне такое сравнение мисс Пайк. А писания Блума меня просто удивили. Я хорошо его помню — Блум часто советовался со мной по поводу своих бесчисленных петиций. Во время заключения он начал писать книгу о тюремной жизни и по частям переправлял её матери. Из всего, что он написал обо мне, достоверным было только одно: то, что он со мной общался. Всё остальное — выдумка от начала и до конца. В частности, сочинённая им история о том, что я поделился с ним планом побега и предложил огромную сумму за помощь, никогда не имела места в действительности.
Что же касается моего имени… Моё реноме на Западе меня совершенно не волновало. Я считал, что речь идёт об обмене двух человек, к которым никак не применимы рыночные категории «дороже» — «дешевле». Было совершенно ясно: если английская разведка сумеет убедить своё правительство в необходимости выручить Винна, то обмен будет произведён. Но было ясно и другое: контрразведчики попытаются подсунуть мне обмен как приманку, чтобы в последнюю минуту выудить у меня нужные сведения (знаете, как это обычно делается? «Мы охотно обменяем вас, при условии, что…» и так далее).
Итак, следовало ждать. Ждать очередного хода противника. Я уже несколько лет вёл «партию» с контрразведкой и достаточно хорошо изучил её манеру игры и почерк. Рано или поздно — я не сомневался в этом — нужный мне ход будет сделан.
Теперь появилась надежда — неясная, но основанная на строгом, сугубо реальном анализе, что я смогу быть дома гораздо раньше 1986 года. Где-то глубоко я уже прятал радость, так как знал, как легко в такие дни неожиданных перемен к лучшему потерять бдительность. «Никакой спешки! Быть таким, как всегда», — приказывал я себе.
15 января 1963 года меня вызвал начальник тюрьмы.
— Лонсдейл, — начал он, — мне только что звонили из Лондона. С вами хотят увидеться некие высокопоставленные джентльмены с Уайтхолла.
Похоже, что именно это и было началом того последнего хода, который я так ждал.
Что ж, я готов к нему. Интересно, однако, что последует за этим?
— Мне поручили узнать у вас, хотите ли вы с ними повидаться? — продолжал начальник тюрьмы. — Что мне им передать?