Гордубал
Шрифт:
Восемь лет, братцы, восемь лет! Разумная жена Полана, не бросается на шею, как девчонка. Хорошо бы порасспросить ее о том, о сем, о поле, о скотине.
Да уж бог с ней, дел у нее хватает. Полана и раньше такая была - работящая, степенная, рассудительная.
Задумчиво оглядывает двор Гордубал. Дворик чистый, порос лапчаткой и купавой, нигде ни следа навозной жижи. Пойти, что ли, осмотреть хозяйство?
Нет, не надо пока, не надо. Полана и сама скажет: пойди погляди, Юрай, как я хозяйничала. Все кирпичное и железное, новое все, а стоило столько-то и столько-то. И я скажу:
Задумчиво оглядывает Гордубал свой двор. Все изменилось, все по-новому, удачлива в хозяйстве Полана. А вот этот навоз,толубчики, этот навоз мне не нравится. Пахнет конюшней, а не хлевом. Вон на стене два хомута, на дворе конский помет. А Полана и не заикнулась, что лошадей держит. Послушай, Полана, кони не бабье дело. На конюшне мужик нужен, вот что.
Гордубал озабоченно морщит лоб - он слышит удары копытом о дощатую перегородку. Конь бьет копытом, видно пить хочет.
– Отнесу-ка я ему воды в брезентовом ведре. Нет, нет, Полана сама попросит: "Пойдем, Юрай, погляди наше хозяйство".
В Джонстоне тоже были лошади, там внизу, в штольнях. Подходил я к ним погладить по морде, - коров, видишь ли, Полана, там не было. А хорошо бы ухватить корову за рог и потрясти ей голову, ого-го-го, старуха! А лошадь... Ну, слава богу, есть теперь у тебя мужик в доме.
И вдруг пахнуло старым, издавна знакомым запахом. Гордубал принюхивается долго и с наслаждением. Дрова! Смолистое благоухание дров, запах сосновых поленьев, лежавших на солнце. Поленница манит Юрая. Хороши поленья, крупные, с толстой корой. А вот и колода с воткнутым в нее топором, деревянные козлы и пила. Старая пила, отполированная его ладонями. Гордубалглубоко вздыхает - с приездом вас и добро пожаловать! снимает пиджак и ставит полено на козлы.
Потный, счастливый, он пилит дрова на зиму.
IV
Юрай выпрямляется и вытирает пот. Что правда то правда. Вот это работа! Не то что в пите! И запах другой. Хорошие, смолистые дрова у Поланы, ни коряг, ни сушняка нет.
Крякают утки, с гоготом носятся гуси, где-то прогремела телега и стремительно завернула к дому.
Полана выскакивает из сарая и бежит, торопится распахнуть ворота. Ах, Полана, и бежишь ты совсем как девушка.
Да кто же это, кто к нам приехал? Хлопает кнут, высоко взвивается золотистая теплая пыль, и во двор влетает запряжка; стучит телега, а на ней стоя, повенгерски, правит парень. Он высоко поднял вожжи, громко кричит "тпр-ру!" и, соскочив на землю, похлопывает коней по влажной шее.
Подходит Полана, бледная и решительная.
– Это Штепан, Юрай. Штепан Манья.
Человек, нагнувшийся над постромками, резко выпрямляется, оборачивается лицом к Юраю. "Ишь ты, какой черномазый!
– дивится про себя Гордубал.
– Господи, экий ворон!"
– В батраках у меня, - добавляет Полана твердо и отчетливо.
Парень что-то бормочет, склонившись к упряжи, и, отстегнув постромки, одной рукой держит обоих коней, а другую ни с того ни с сего протягивает Гордубалу.
– Добро пожаловать, хозяин!
Хозяин поспешно вытирает руку о штаны и подает ее Штепану; Гордубал растерян, и вместе с тем лестно ему, он смущается, бормочет что-то и еще раз трясет Штепану руку по-американски.
Невелик Штепан, а ладен. Ростом Юраю по плечо, а глядит ему прямо в глаза - дерзко и вызывающе.
– Славные кони, - бормочет Гордубал и тянется погладить их по морде. Но кони шарахаются и встают на дыбы.
– Поберегись, хозяин, - предостерегает Манья, и в глазах его блестит насмешка, - это венгерские.
Ах ты, черномазый, думаешь, я не понимаю в конях? И правда, не понимаю, да привыкнут кони к хозяину.
Лошади дергают головами, вот-вот вырвутся. Руки в карманы, Гордубал, и ни с места, пусть этот черномазый не думает, что ты боишься!
– Вот этот трехлетка, - рассказывает Манья, - от кавалерийского жеребца.
– Манья хватает коня за губу.
– Ц-ц-ц! Э-э! Вот черт! Аида!
– Конь дергает головой, а Штепан только смеется.
Полана подходит ближе, протягивает коню ломоть хлеба. Штепан, блеснув в ее сторону глазами, скалит зубы, удерживая коня за удила.
– Э-э, постой!
Штепан стискивает зубы от усилия, и конь стоит точно вкопанный и, красиво выгнув шею, берет губами хлеб с хозяйкиной ладони.
– Нн-о!
– кричит Манья и, крепко ухватив коней под уздцы, ведет их в конюшню.
Полана глядит им вслед.
– Четыре тысячи дают за жеребца, - сообщает она оживленно, - а я не продам. Штепан говорит, что конь все восемь стоит. А кобылу будем к осени крыть...
– Что за черт, почему она смутилась и словно закусила язык.
– Надо им корму задать, - говорит она неуверенно и хочет отойти.
– Так, так, корму, - соглашается Юрай.
– Добрый конь, Полана, а что, и в упряжке тоже хорош?
– В упряжке? Да таких коней жалко запрягать, - раздражается Полана.
– Это тебе не деревенский битюг!
– Ну, пожалуй, - сдерживается Гордубал.
– Оно и верно, жаль было б такого молодца. Хорошие кони, голубка, поглядишь - душа радуется.
Манья уже выходит из конюшни с двумя брезентовыми ведрами в руках.
– Восемь тысяч возьмем за него, хозяин, - уверенно говорит он.
– А кобылу к осени крыть надобно. Эх, и жеребца я для нее подыскал - чистый дьявол.
– Брут или Хегюс?
– оборачивается Полана с полдороги.
– Хегюс. Брут тяжел будет.
– Манья скалит зубы под черными усиками.
– Не знаю, как вы, хозяин, а я недорого дам за тяжелого коня. Сила есть, а породы никакой. Породы нет, хозяин.
– Гм, да, - неуверенно отзывается Гордубал, - порода дело такое... Ну, а коровушки, Штепан?
– Коровы?
– удивляется Штепан.
– Вы о коровах? Да, есть у хозяйки две коровы, говорит, молоко нужно. А разве вы еще не были в конюшне, хозяин?