Гори, гори ясно
Шрифт:
Часть ударила в дорожное полотно перед машиной, часть ушла в стороны, и два ослепительных росчерка понеслись в лобовое. С управлением в таких экстремальных условиях не справился бы и Шумахер, а водитель обшарпанного автомобиля до мастера не дотягивал. Коробку на колесах встретило заграждение.
Живы ли те, кто сидел внутри, я вызнавать не стал. Первая-то мысль была: опробовать давным-давно обещанный Хелен подрыв бензобака, тогда бы вовсе без шансов. Но взыграло в очередной раз миролюбие. Из строя преследователей вывел, а нити жизни их оставил в руках
А пешком я топал ради сохранности байка. Пусть товарищ мой переждет эту встречу в отдалении, в безопасности. Не верилось мне, что мирно пройдет сегодняшнее «свидание». И еще одно приготовление произвел. Маленькое, да удаленькое, если все пройдет так, как задумано.
Почти сразу после того, как я вышел на мост, на другой стороне Боровой остановился джип. Сначала повыскакивали водитель и курчавый рыжий парень, который ехал на заднем сиденье, затем транспорт обогнула статная женщина.
Я стиснул кулаки и зубы: не так мне представлялась наша новая встреча.
Она жестом остановила сопровождающих. Парни остановились в паре шагов за спиной Богданы.
— Здравствуй, ма, — разочарование в моем голосе можно было черпать ложками, я не делал попыток его как-то скрыть. — На первое сентября звонить не придется.
Особенно если твой сын не уйдет с этой встречи на своих двух — это не стал добавлять.
— Андрей, — вздохнула некогда прекрасная женщина. — Не дерзи мне, пожалуйста.
Родительница похудела, осунулась, на переносице и под глазами наметились морщины. Она не маскировала ведьминскими штучками или косметикой эти изменения. Осанка, как и всегда, была идеальна, а глаза сияли янтарным пламенем, только тепла с ее стороны я не ощущал.
Да, не такой мне представлялась мать по возвращению из Парижа.
[1] Dr. Александров — Анатом (Альбом "The anatomist" 2001г)
Прода 22.09.2022
— Тебе не кажется, что для воспитательного процесса поздновато? — скривился я. — Я взрослый, самостоятельный. Да и обстановка не располагает.
В Питере немало известных мостов (а уж сколько малоизвестных!), но Боровой к ним не относится. Это не Аничков, где можно посчитать соотношение копыт и подков. И не Банковский с его грифонами, к которым приходят загадать желание (одни для этого монетку под лапу кладут, другие повыше хвоста трут или даже целуют, фу-фу). Боровой не украшают львы или сфинксы, он прост и безыскусен в оформлении и устройстве. В его конструкцию не включена (среди великого множества обыкновенных) одна-единственная заклепка из чистого золота, как поговаривают о Большеохтинском.
Здесь не принято целоваться, влюбленным и не только, как на бывшем Цветном, а ныне Поцелуевом мосту. Прежде, в деревянном обличии, тот мостик в какие только цвета не красили, позднее он стал чугунным, с четырьмя гранитными обелисками. Обелиски менялись на фонари, фонари опять на обелиски... А название мост взял от кабака Никифора Поцелуева, который держал на левом берегу Мойки кабак «Поцелуй». Каких только романтических историй об этом мосте не ходит в народе.
С моста самоубийц принято сигать в воду, кончать с суетой бренного существования. Каждое десятилетие в третьем его году человечки отправляются с Борового в мир мертвых.
О предыстории ходят разные слухи, легенды и домыслы. Мои домашние знатоки мифологии сами не вполне ведают, что из говоримого правда, а что — придумки. Кому интересно, тот может порыться в архивах или местных жителей разговорить на тему: «Плохая земля. Нельзя копать».
А то я не готов вот так входу заявить, что именно стало причиной немалого числа самоубийств. Может, распил гранитных плит со знаками на поребрики. Или некое проклятие. Или кости растревоженного захоронения, кои вывезли на свалку, даже не перезахоронив по-человечески. Или «жертва» в виде некоего Франца Ягелло, которого в 1913 выловили в виде отдельных свертков. Вдова его созналась в убийстве. А сатиновая юбка в горошек — это такая удобная тара для фасовки частей тела, ничем не хуже торбы и кисета (тоже улов полицейских).
Кошар и Мал Тихомирыч сходились в одном: на участке между мостом и устьем Волковки (Сутиллой речку называли в стародавние времена), в глубине, обитает древнее могучее зло. Диета у зла своеобразная: оно питается жизнями.
Не будь у меня временного дефицита, я бы мог обратиться к служителям закона за справкой. Те бы подняли архивы, коли те долежали до наших дней в сохранности, не сгорели, не были сгрызены мышами и т.п. Но времени было в обрез, поэтому я довольствовался байками в пересказе нечистиков, которые сами в тех местах не бывали ни разу.
Я пока голосов в голове, что убалтывали бы меня искупнуться в притягательной, пусть и мутной водице, не слышал. Настроение муторное имелось, но тому были резоны вне мостов и каналов.
— Учи своих детей молчать, — выдохнула после краткой паузы мать. — Говорить они научатся сами. Бенджамин Франклин.
Любимые цитаты пошли в ход. К ним она прибегала чаще всего тогда, когда терялась с ответом. Наверное, пыталась заимствованием чужих изречений приблизиться к уму и эрудиции отца.
— Скажи, а па придет? — спросил я бесхитростно. — Мы его ждем?
Богдана отшатнулась, как если бы я не словами бросался, а каменными глыбами.
— Что ты несешь? С ума сошел? Он ведь мертв.
— Подумал, если ты не в Париже, то и он не в гробу, — ответил с неподдельной жалостью. — Допущение, основанное на ряде несоответствий. Ладно, запускай свою вербальную магию, а то покойнички нервничают.
Не подумайте, я был в здравом уме. Просто ставки с моей стороны были до того высоки, что выбора: щадить чувства матери или же бить по всем болевым, дабы вывести ее из равновесия — как такового не стояло. Она вызвала меня на мост самоубийц, обозначила себя, как противника, так пусть понервничает.