Горькая правда
Шрифт:
— Какие, например?
— Возможность выяснить истину.
— Ах, истину… — отзывается Адриан. — "Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям…" {13} . Вам никогда не приходило в голову, что мои вопросы могут больше сказать обо мне, чем мои ответы?
— Благодарю, я предпочитаю придерживаться собственного плана.
— Значит, вы не собираетесь цитировать вопросы, которые я вам задавал?
13
Ин.18:38.
—
— Думаю, вам сначала придется прослушать всю запись, — размышляет вслух Адриан.
— У меня будет расшифровка.
— Вы правите на компьютере? — интересуется он. — Или сначала от руки?
— Вы хотите вывести меня из себя?
— Нет! Нет! — протестует Адриан.
— Все это словно взято из пособия для журналистов-дебилов, — иронизирует Фанни. — "Сто бессмысленных вопросов писателю": "Вы работаете ежедневно? Вы пишете от руки или на компьютере? Вы продумываете сюжет до конца, прежде чем сесть за работу?"
Адриан подхватывает с понимающей улыбкой:
— "Ваши романы автобиографичны?"
— Нет, это не бессмысленный вопрос, — не соглашается Фанни.
— Ну, не знаю. Зато ответы я всегда давал бессмысленные: "Мои романы — смесь пережитого, личных наблюдений и работы воображения. Хочу надеяться, что мои читатели не могут отличить одно от другого, а порой — не могу и я сам".
— И ответ тоже не бессмысленный, — снова не соглашается Фанни и делает пометки в блокноте.
— Зачем записывать, если у вас работает магнитофон? — удивляется он. — Дополнительные меры предосторожности? На случай, если сядут батарейки?
— Магнитофон регистрирует ваши слова, — объясняет она, — а блокнот — мои комментарии.
— Ага, — откликается он. — Можно мне взглянуть?
Он тянет руку к блокноту.
— Нельзя, — отрезает она. — Ваше первое детское воспоминание?
— Первое воспоминание… м-м-м. — Он на мгновение задумывается. — Но оно не настоящее. Я смотрю в небо на летающие крепости.
— Бомбардировщики? — догадывается она.
— Да. Американские Б17… Я сижу в прогулочной коляске. Мама вывезла меня подышать воздухом в местный парк — мы жили в то время в Кенте — в городке Фэвершем, там часто летали самолеты, но это, видимо, был какой-то особенный, массированный рейд — тысяча машин, выстроившихся в боевом порядке. День стоял ясный, солнечный, и вдруг все вокруг содрогнулось от мощного раскатистого гула — словно исполинский мотор сотряс небеса. Люди в парке застыли и, заслонив глаза рукой, устремили их вверх. Я заплакал. А мама сказала; "Не бойся, Адриан. Это просто летающие крепости". Я прищурился, посмотрел на небо… Самолеты поднялись так высоко, что разглядеть их было невозможно, видны были только белые полоски: меловые линии на голубой доске неба. Но я все же внушил себе, что видел аэропланы. Вернее, как я полагал, крепости: квадратные, массивные, каменные, с подъемными мостами, зубчатыми стенами, бойницами и развевающимися флагами — волшебным образом все
— Замечательный рассказ, — бросает Фанни.
— Спасибо.
— Загвоздка лишь в том, что вы родились через два года после окончания войны.
— Совершенно верно, — поддакивает Адриан.
— И воспоминания эти принадлежат герою вашего второго романа.
— И это верно, — не спорит Адриан. — Я просто проверял вас.
— Раз я выдержала испытание, может, мы перестанем играть в игры и вернемся к интервью?
— А может, мы сначала перекусим?
— Перекусим? — переспрашивает Фанни без тени энтузиазма.
— Да. Элли оставила нам в холодильнике холодное мясо и салат. Можно еще открыть банку супа.
— Я обычно в это время не ем, но, если вы проголодались, посижу с вами, поклюю что-нибудь, и мы продолжим.
— Не едите ленч? Но Сэма особенно возмутило, что вы стерли его в порошок, после того как откушали изысканную пошированную семгу, Которую он специально для вас приготовил.
— Он и съел её почти всю сам, — язвит Фанни. — И выпил почти все вино. Но будьте добры, раз вы хотите есть — приступайте.
— Да нет, это неважно. Правду сказать, я и сам нередко пропускаю ленч. Сижу на диете. С тех пор как я бросил писать романы, я стал больше заботиться о своем здоровье.
— Любопытно. А почему, как вы сами думаете?
— Наверное, пока я гонялся за литературным бессмертием, меня мало заботила моя смертная плоть, — рассуждает Адриан. — Когда я был романистом, я целыми днями не выпускал изо рта трубку, ел на завтрак жареное, выпивал за обедом чуть не бутылку вина и практически не вспоминал о физических упражнениях. Теперь я проверяю каждую этикетку: ищу, нет ли там знака генномодифицированных продуктов, ограничиваю себя в употреблении соли и сахара, отмеряю в граммах спиртное и бегаю трусцой каждый день. Единственная моя слабость — сауна.
— По-моему, трудновато числить сауну среди слабостей, — не может удержаться Фанни.
— Но какое чувство потом — как на седьмом небе, вы не находите?
— В тот единственный раз, когда я там побывала, это была гадость.
— А где это было?
— В гостиничном водном комплексе.
— Наверное, вы парились в купальном костюме.
— Само собой.
— Но в сауне нужно сидеть без всего, — со страстью произносит он. — Чтобы ничего не сжимало тело, не мешало потоотделению. Иначе это профанация.
— Выбора не было, — объясняет она. — Это была сауна для мужчин и женщин, и выходила она прямо в бассейн.
— Знаю-знаю, — поддакивает Адриан, кивая. — Держу пари, она была битком набита людьми, которые вылезали из бассейна, плюхались прямо на лежанки, а вокруг стояло разящее хлоркой облако пара…
Фанни не отрицает, что все именно так и было.
— У англичан нет ни малейшего понятия о том, как пользоваться сауной. Хоть плачь, — сокрушается Адриан.