Горькая радость

Маккалоу Колин

Узнав наконец новости, Лиам откинулся на спинку стула и, забыв о снимках, уставился на Тафтс.

— Главная проблема Чарли в том, что у него постоянно чешутся руки что-нибудь поменять. Статус-кво — это не для него.

— Ты хочешь сказать, что мне надо было отказаться?

— Нет! Как можно отказываться от такой грандиозной перспективы. Надеюсь, ты согласилась?

— Да, но я в любой момент могу передумать — я же все-таки женщина!

— Ты по-прежнему хочешь посвятить свою жизнь работе в больнице, Хизер? А замуж ты не собираешься?

— Определенно нет, — отрезала Тафтс. — Глядя на Грейс и Китти, я всякий раз убеждаюсь, что замужество не для меня. А когда смотрю на Эдду, то прихожу к выводу, что любовные интрижки

меня тоже не привлекают. Слишком рискованно, особенно для главврача.

— Тогда у тебя только два пути, Хизер. Оставаться на насиженном месте или шагнуть в неведомую трясину больничного руководства. Мне кажется, быть сестрой-инструктором для тебя мелковато. Но я не даю тебе никаких советов — решай сама, — с необычным холодком в голосе проговорил доктор Финакан.

Его терзали противоречивые чувства. Глядя на хорошенькое личико, он гадал, как бы могло все сложиться, если бы в их отношения не вмешалась Герти Ньюдигейт, а ему не пришлось осторожничать, избавляясь от жены. Шестнадцать месяцев в разлуке погасили разгорающийся огонь. Ах, Хизер, мы упустили свой шанс!

Тафтс, глядя на Лиама, думала совершенно о другом, хотя и она в глубине души считала, что меры, принятые старшей медсестрой, пришлись на крайне неудачное время. Но близких отношений у них не было, и Тафтс никогда не задумывалась, чем все могло закончиться, не будь на свете Эрис Финакан. Они с Лиамом были друзьями и коллегами. Ее продвижение по карьерной лестнице еще шире открывало дверь в мир Лиама, а о большем она не мечтала.

Бер Ольсен жил по заведенному порядку, который позволял ему как можно меньше видеться с женой и сыновьями. С трудом проглотив тосты, полагавшиеся ему на завтрак, он надевал шляпу и пиджак и выходил за ворота. Потом спускался с холма, переходил Уоллес-роуд и продолжал идти, пока не оказывался на Джордж-стрит, главной улице, которая пересекала всю Корунду.

На углу находился магазинчик Мабуда, но Бер проходил мимо и устало тащился до главного торгового квартала, где витрины многих магазинов были крест-накрест заклеены коричневой бумажной лентой, чтобы показать, что они закрыты. Но Бера это не смущало. Он останавливался у каждого магазина, закрытого или работающего, и подолгу смотрел на витрины. Дойдя до конца, он разворачивался и шел по противоположной стороне. Так он возвращался к магазину Мабуда, где торговали газетами, комиксами, журналами, чаем, мужской и детской одеждой, чайниками и жестяными мисками. Башир Мабуд, симпатизировавший Беру, всегда пытался с ним заговорить, но тот не реагировал или отвечал односложно. Потом он поднимался на холм по Трелони-уэй и возвращался домой, отмахав десяток миль и потратив на это лучшую часть дня.

Бер сильно похудел, но пока не выглядел истощенным. Еда его больше не интересовала, так же как жена и дети. Возвратившись со своей безрадостной прогулки, которую он совершал с постоянством часового механизма, он садился на садовую скамейку, которую им в лучшие времена притащил Джек Терлоу, клал рядом с собой шляпу и, опустив подбородок на грудь, погружался в оцепенение. Скамейку он сразу же развернул так, чтобы сидеть спиной к дому и своей семье, чем крайне огорчил Грейс.

После нескольких неудачных попыток вовлечь Бера хоть в какую-то деятельность, Джек перестал приходить, когда тот сидел дома. Ему было невыносимо видеть, как под напором обстоятельств такой отличный парень полностью теряет себя. Теперь он наведывался к Грейс, когда Бер совершал свои прогулки.

На что же они жили? Грейс, стиснув зубы, принимала от Чарлза то немногое, что помогало ее семье выживать. От большего она решительно отказалась, несмотря на все уговоры Чарли. Взамен она отправляла Китти незатейливые домашние лакомства, до которых вряд ли бы снизошел французский повар, — сухое печенье, лимонный крем и красное, зеленое и оранжевое желе.

Нельзя сказать, что сознание

Бера увязло в топком болоте жалости к себе. В этом случае Грейс, Эдда, Джек и Чарлз смогли бы его расшевелить. Но то, что происходило в его мозгу, никак не укладывалось в рамки логики, здравого смысла или мучительных переживаний. Это была в буквальном смысле сумятица бессвязных мыслей, обрывки песенок и мелодий, которые мелькали так быстро, что даже сам Бер не мог понять, в чем их смысл и как они соотносятся с его теперешней жизнью. Его представление о себе находилось в стадии распада, и когда Грей, не скрывая раздражения, кричала на него, призывая взять себя в руки, он искренне не понимал, чего она от него хочет и почему так кипятится. Витрины магазинов, перечеркнутые бумажной лентой, были для него просто картинками, а Башир Мабуд — незнакомым человеком, произносящим какие-то слова. Его угасающее сознание относилось к телу как к некой машине, которая ходила и смотрела, ходила и смотрела, выполняя тем самым свою главную функцию… Когда Бер добирался до своей скамейки в саду, он был так измотан, что в голове у него вообще не оставалось мыслей.

Несколько раз Чарлз приводил к нему семейного врача Латимеров доктора Дэйва Харпера, и Грейс всегда ждала их мнения, как приговора.

— Боюсь, что мы бессильны, — признался ей Чарлз. — Хотя его состояние не становится хуже. Последний раз мы были здесь три недели назад, и за это время Бер нисколько не изменился.

— Он пренебрегает своими обязанностями мужчины, мужа и отца, — с горечью сказала Грейс.

— Это всего лишь красивые слова, Грейс. Ругать его бесполезно, это ничего не изменит. Дорогая моя, ты такая мужественная и стойкая! Ни у кого язык не повернется упрекнуть тебя, даже если ты и поворчишь на Бера.

Чарлз потрепал ее по плечу:

— Выше голову, Грейс!

— Мы едим рыбный паштет и домашний джем, но во многих семьях вообще голодают, так что спасибо тебе за помощь, Чарли, — сказала Грейс, не терпевшая покровительственного тона, но не рискующая показывать это сейчас. — Я знаю, будь твоя воля, мы бы ели ветчину и бифштексы, но я их от тебя не приму. Я благодарна, что ты оплачиваешь счета от Башира Мабуда, но если бы у Бера не помутилось в голове, он был бы против. Мы не пиявки.

— Мне нравится твоя независимость, — искренне признался Чарлз.

— Высокомерный ублюдок, — проворчала Грейс, когда он ушел. — Весь мир страдает, а ему хоть бы что. Тоже мне, важная персона.

То же самое она повторила Эдде, которая тотчас же осадила ее, напомнив, что Чарли только что пережил смерть первенца.

— Может, твои ребята и не едят ветчины, но они здоровы, как кони, так что поубавь тон, Грейс.

По мнению раздавленной жизнью Грейс, Эдда выглядела великолепно. Им уже исполнилось двадцать пять, возраст, который по прежним меркам считался началом увядания женской привлекательности — но это было устаревшее мнение. Длинные приталенные платья, вошедшие в моду в начале 30-х годов, чрезвычайно шли Эдде, подчеркивая ее рост и стройность. Она была такая элегантная! Красный всегда был ее цветом, даже в том рискованном рыжеватом варианте, в котором она предстала перед Грейс сегодня. Платье из тонкого облегающего крепа было надето на голое тело без всяких там нижних юбок и комбинаций, но даже в таком виде Эдда ухитрялась выглядеть вполне приличной женщиной. И она отрастила волосы, густые и черные — зачем?

— Он просто становится в позу, а так вполне приличный парень, — возразила она Грейс, проведя рукой по шелковому чулку, чтобы удостовериться, что шов не съехал в сторону. — У него всегда благие намерения, просто он никак не может отделаться от своих английских замашек. Нам кажется, что он ведет себя покровительственно, а ему это и в голову не приходит. Посмотри, что он придумал для Тафтс — ты ведь за нее рада? — а ведь это все благодаря ему.

— Да, да, я просто счастлива.

Эдда опустила на стол плетеную сумку.