Горький мед любви
Шрифт:
Они хорошо знали, что они, конечно, лучше других, потому и вели себя смело.
— Подойдем поближе, — сказала Рарагю, — я хочу видеть, что делают во дворце королевы!
Мы втроем взялись за руки и протиснулись сквозь ряды венков и кисейных туник к открытым окнам, чтобы посмотреть на весьма любопытный прием у королевы Помаре.
— Лоти, — спросила Тиауи, — что они делают?
Она указала на группу женщин в ярких туниках, сидевших с офицерами за покрытым зеленым сукном столом. Они обменивались золотыми монетами и множеством четырехугольных раскрашенных кусков картона, которые быстро мелькали в их пальцах, тогда как глаза сохраняли свое невозмутимое
Тиауи не были известны тайны покера и баккара, и обе не вполне поняли смысл моих объяснений.
Когда в горячей, звонкой атмосфере раздались первые ноты рояля, все стихло и Рарагю с восторгом стала слушать… Никогда ничего подобного не касалось ее уха; ее необыкновенные глаза расширились от удивления и восторга. Там-там смолк; за нами молча теснились женщины — слышался только шелест легких тканей, шорох больших крыльев бабочек, касавшихся зажженных свечей, и отдаленный шум Тихого океана…
Тут появилась Ариитеа, приготовившаяся вальсировать с английским капитаном.
— Она очень хороша, Лоти! — тихо сказала Рарагю.
— Очень хороша, Рарагю, — отвечал я.
— И ты пойдешь на этот праздник? И будешь танцевать с ней, держа ее в объятиях? А Рарагю отправится одна спать в Апире?.. Нет, ты не пойдешь туда, Лоти! — порывисто воскликнула она. — Я пришла за тобой!
— Ты увидишь, Рарагю, как хорошо будет звучать рояль под моими пальцами! Твоего уха никогда еще не касалась такая сладкая музыка! А потом ты уйдешь, потому что уже поздно. Скоро наступит завтра, и мы снова будем вместе…
— Боже мой, нет, Лоти, ты не пойдешь, — повторила она своим детским, дрожащим от гнева, голосом.
Потом, жестом рассерженного котенка, быстро сорвала с меня золотые аксельбанты, смяла воротник, изорвала мою безупречную рубашку. Действительно, в подобном виде я не мог явиться на бал королевы. Волей-неволей пришлось, досадуя и смеясь, последовать за Рарагю в леса округа Апире…
Но когда мы остались одни в лесу, среди мрака и тишины, я нашел все это глупым и неприятным. Меня раздражало и спокойствие ночи, и усеянное неведомыми звездами небо, и благоухание растений, и даже голос этого очаровательного ребенка. Я думал об Ариитеа, в длинной голубой шелковой тунике, вальсирующей там, у королевы, и страстное желание влекло меня к ней… Рарагю пошла в тот вечер по другой тропинке, увлекая меня в свои владения…
XXII
Лоти — своей сестре, в Брайтбури
Папеэте, 1872 год
«Милая сестренка!
Я очарован этой страной, непохожей ни на какую другую. Уверен, что вижу ее, как видел ее когда-то брат Жорж, сквозь ту же чарующую призму. Два месяца назад не успел я ступить на этот остров, как уже почувствовал себя очарованным. Разочарование первых дней теперь прошло, и я желал бы именно здесь жить, любить и умереть…
Мы пробудем здесь еще шесть месяцев — так решил капитан, которому здесь тоже хорошо живется, — “Rendeer” отплывет не ранее октября. До тех пор я вполне освоюсь с этой расслабляющей жизнью, стану наполовину туземцем, и боюсь, что буду ужасно страдать в день отъезда…
Не могу выразить тебе те странные ощущения, которые я испытываю, встречая на каждом шагу то, что помнил с детства. Будучи еще маленьким мальчиком, я мечтал об Океании. Я представлял ее тогда такою, какой нашел теперь, разглядев сквозь фантастический покров. Все эти пейзажи мне знакомы, все имена известны, все эти лица я видел в детских мечтах, так что подчас все это кажется мне каким-то чудесным сном…
Поищи в оставшихся бумагах Жоржа выцветшую от
Память о Руери хранят многие туземцы, в особенности королева. Она приняла меня очень ласково и любит меня, потому что помнит о нем.
Жорж доверял тебе, сестра. Ты, конечно, знала, что он любил некую таитянку, с которой прожил все четыре года изгнания. Я был тогда еще ребенком, но догадался о том, о чем умалчивалось; я знал даже, что она писала ему, видел на его столе письма, написанные непонятным языком, который теперь начинаю понимать и на котором начинаю говорить…
Ее зовут Таимага. Она живет на соседнем острове, и мне очень хотелось бы увидеться с нею. Я часто собирался ее отыскать, но в последнюю минуту всегда колебался. Какая-то неловкость не позволяет мне копаться в прошлом брата, на которое смерть набросила свой покров…»
XXIII
Уклад жизни и мировосприятие
Таитяне напоминают детей. Они капризны, взбалмошны, способны сердиться без причины. Но они, безусловно, честны и гостеприимны в полном смысле этого слова.
Они исключительно наблюдательны, чувствительны к красоте природы, у них прекрасное воображение. Лесная глушь, мрак пугают их. Они населяют их призраками и духами.
На Таити очень любят ночные купания: в лунные ночи толпы молодых девушек отправляются в лес и ныряют в прохладную, прозрачную воду ручьев. Но одного слова «Тупапагу» достаточно, чтобы обратить купальщиц в паническое бегство… (так они называют татуированные привидения, держащие в страхе всех полинезийцев, — это странное, страшное и непереводимое слово).
Труд таитянам незнаком. Леса производят все нужное, чтобы прокормить это беспечное племя: плоды хлебного дерева и бананы растут здесь в изобилии, их хватает на всех. Таитяне проводят время в праздности и мечтах. Эти взрослые дети не подозревают, что в нашей прекрасной Европе множество людей изнуряют себя трудом ради куска насущного хлеба.
XXIV
Беспечная, ленивая толпа отдыхала на берегу ручья Апире. Тетуара была в ударе и отпускала для своих погруженных в дремоту слушателей разные шутки, не забывая набивать свой рот фруктами. Слышался только ее пронзительный голос, к которому примешивался стрекот кузнечиков, распевавших свою полуденную песенку в то самое время, когда на другом полушарии, в Париже мои прежние приятели, продрогшие и закутанные, выходили из театров в ледяной туман зимней ночи… Было тихо и знойно; теплый ветерок овевал верхушки высоких деревьев, и по нам прыгали золотые блики…
Вдруг мы увидели женщину в длинной газовой тунике цвета воды, с тщательно заплетенными черными косами и венком из жасминов на голове. Сквозь тонкую ткань туники просвечивали чистые очертания девственной груди, никогда не знавшей корсета… Она обернула свои бедра роскошным парео с большими белыми цветами на красном фоне, которые виднелись сквозь легкий газ…
Я никогда не видел Рарагю такой красивой. Ее появление было встречено криками восторга. Действительно, она была очень хорошенькой, и ее полная смущения кокетливость делала ее еще прелестнее.