Горький запах полыни
Шрифт:
Я немного замялся. Он понял мою нерешительность и сказал, что сегодня отдых — ведь еще утром ты был на той стороне. Главное — выспаться и быть к завтрашнему дню как огурчик. Володя критически оглядел мой наряд и сказал, что прикид пока менять не надо. Он тоже работает на достоверность. «По тебе видно, что ты к нему привык, а не переоделся перед появлением у нас, чтобы вешать лохам лапшу на уши. — И неожиданно захохотал: — «Руль для ишака!» Нет, не могу я с этим березовым белорусом».
Включив холодильник и разместив там купленные на базаре продукты, — тот же самбус и манты, — Володя обнял меня и ушел домой — в соседний подъезд. Впервые за много лет я оказался совершенно один в благоустроенной, со всеми
Можно сказать, что это был деловой завтрак. Жена ушла на работу — она у него врач. Работает в том же госпитале, где когда-то начинала медсестрой. Образование получила в России. Дочка — в школе, заканчивает девятый класс. Володя постоянно звонил по своему мобильному телефону. Я тоже подержал в руках этот маленький изящный прибор. Надо же, всего за двадцать лет громоздкие приборы превратились в карманные безделушки. А кроме этого в комнате дочки я увидел портативный компьютер — ноутбук. Из Интернета можно было скачать любой фильм, записать его на диск. На небольшом таком диске спокойно умещалось три фильма. Я еще не знал, что компьютер скоро тоже сыграет свою роль в моей жизни. При мне Володя связался с майором и подтвердил, что мы будем у него в точно назначенное время.
— Иногда, — заметил Володя, — самые сложные дела решаются очень просто. Если, как говорится, они попадают в ритм осуществления. Мне кажется, что ты попал в этот ритм.
Возможно, это именно так, как говорил Володя. Первый толчок этого ритма я ощутил, когда оказался возле магазина запчастей. Видно, Аллах самолично передал меня в руки Володи. Чтобы больше со мной не возиться — слишком много хлопот я ему доставил.
В кабинете майора Игнатова мы начали с черного чая, большим любителем которого он был. Выпив пиалушку, Володя оставил нас. Я снова рассказывал свою историю, ощущая на себе пронзительный взгляд профессионального разведчика. Но этот взгляд меня не смущал — скрывать мне было нечего. Я не повторял постоянно, как вчера у Володи, что все это правда. Я знал, что мне нечего скрывать, а они сами разберутся — все-таки профессионалы.
Потом написал заявление, заполнил анкету, где указал место призыва. Также упомянул командиров роты, взвода — и тут не отпускает меня мой старший сержант Гусев. Назвать точно место, где попал в плен, не смог. Легко ответил, где проживал все это время. В графе «семейное положение» написал непривычное для меня слово «вдовец». «Сотрудничал ли с иностранными разведками? Привлекался ли к участию в военных операциях против ограниченного контингента советских войск?» Прочитав эти вопросы, я возмущенно поднял голову на майора.
— Это не я придумал. Стандартная анкета. Думать не надо. Да — нет.
Потом меня сфотографировали, фотографию перенесли на компьютер.
Майор пояснил, как они удостоверятся, что я — это я.
— Мы пошлем запрос в военкомат по месту призыва. Там должно храниться твое личное дело. Они пришлют нам его по факсу. А главное — пришлют и твою фотографию.
— Но я ведь очень изменился! — не выдержал я.
— А вот для этого мы тебя сфотографировали. Компьютер сравнит твои фотографии и скажет нам, что они принадлежат одному и тому же человеку — Глебу Березовику. Если, конечно, ты не засланный казачок и только выдаешь себя за Глеба Березовика. Но должен сказать сразу: я не компьютер и мне не нужно ничего сравнивать. По глазам вижу, что ты говоришь чистую правду. Да и все
После того как заполнил все бумаги, майор Игнатов отвел меня к послу. Он тоже внимательно окинул меня взглядом и решительно протянул руку:
— С возвращением! Как говорится, лучше поздно, чем никогда. — И, повернувшись к майору, распорядился: — Сфотографировать для истории, побрить и переодеть. А там будет видно. Обеспечить жильем, питанием, выдать денежное пособие в размере… в размере… там уточнишь у бухгалтера, сколько можем потратить на нашего возвращенца. По максимальной. Запрос послать сегодня же. Кстати! С вами хотела бы побеседовать известная московская журналистка Людмила Синицына. До событий она жила в Таджикистане, объехала весь мир, а вот в Афганистане бывать не довелось. Вы не против?
— Ну не съест же она меня.
Посол рассмеялся.
— Может, и не съест, но уж выпотрошит — это точно. К тому же она очень интересная женщина. Будьте бдительны — чтобы потом не возникло проблем. А то до Беларуси своей не доберетесь.
На прощанье посол еще раз пожал мне руку. Чувствовалась в нем армейская косточка — и по разговору, и по штатскому костюму, сидевшему на нем, как мундир.
Потом в кабинет майора набились сотрудники: всем хотелось посмотреть на человека, вернувшегося с войны спустя 18 лет. Я был смущен таким вниманием к моей особе и был просто благодарен журналистке, которая вытащила меня из этой прокуренной комнаты.
17
Рядом с ней я вдруг почувствовал себя в своем, как говорил Володя, «прикиде» вахлак вахлаком. Впервые ощутил прелесть уже не молодой, но очень обаятельной, стройной и душевной женщины. Раньше с такими женщинами встречаться не приходилось. Она предложила мне просто прогуляться по ее все еще любимому городу, где она была так счастлива когда-то. Она ни о чем не спрашивала, только периодически задерживала на мне взгляд. Мы подошли к дому, где до войны у них была большая трехкомнатная квартира, которую вынудили отдать за две тысячи долларов. «За эти деньги в Москве можно купить половину квадратного метра — только чтобы стоять рядом друг с другом. С тех пор так и стоим. Вот уже лет двадцать то снимаем, то ютимся у друзей». Заработать на жилье практически невозможно. А она в основном живет в дороге. Вот недавно прилетела из Америки, проехала на автобусе от океана до океана и увидела Америку, которую нам не показывают — страну бедных и жестко выдрессированных людей.
Мы присели в тенистом парке на скамеечку, с которой виднелись горы, окружавшие город. Не знаю почему, — может, от сочетания привычного афганского горного пейзажа с непривычным обаянием незнакомки, — но я вдруг заговорил с ней так, как никогда не говорил ни с кем — ни до, ни после этого. Прорвалась какая-то невидимая плотина. Я говорил быстро, взволнованно. Слова находились сами — яркие, убедительные. Она слушала меня три часа. За все это время я не уловил и тени скуки, притворной вежливости — меня слушали так, как иссохшая земля впитывает долгожданную влагу.
Когда я наконец замолчал, она осторожно приложила к глазам уже совсем промокший платочек. Хорошо, что она не пользовалась тушью, а то все лицо было бы в грязных потеках. Немного помолчала, ожидая, что еще что-то добавлю. Но я выплеснулся весь. Тогда она сказала, что я должен обязательно написать обо всем, что пришлось пережить. «Судя по рассказу — у вас это должно получиться».
Написать? Мне это пока не приходило в голову. Я ведь жил не для того, чтобы писать об этом. Но, кто знает, может, когда пережитое немного остынет и не будет так обжигать душу, все-таки попробую и написать. Но хорошо ей говорить об этом — ведь она профессионал. А кто я? Недоучившийся студент. Бедный афганский крестьянин. Наркокурьер.