Горькое логово
Шрифт:
Сташка опять укололся подошвой обо что-то, но даже не вздрогнул:
– С Гаем была маленькая такая девочка, он сказал, что фея. Яська.
Сердце больно сжалось от горя и страха за Яську, и Сташка чуть не заревел с досады и стыда. Надо держаться.
– А, знаю, – опять вздохнул Котька.– Да за нее ему Лигой башку оторвет, когда вытащит. Если еще вытащит…
Они спускались пологим склоном. Ноги уже так искололись и замерзли, что лучше было про них не вспоминать. Черные ветки раздвигались, впереди внизу под луной блеснула вода.
– Они к каким-то ужасным людям попали? А Лигой – это кто?
– Погоди… Ты что, думаешь, это ты
– О себе? – возмутился Сташка. – Я думаю о маленькой девчонке, которая из-за меня попала в беду!
– Ты погоди. Разберешься. Это ж ЛЕС. Тут время не такое, как снаружи, оно будто стоит, и ты все там успеешь, всех спасешь, если здесь станешь собой.
– Я и без всяких превращений – я. А вот и река, – вздохнул Сташка, когда они вышли из-под деревьев. – И мост. А вон калина. Все на самом деле.
– Пойдем уже, – в его круглых глазах блеснула луна. Котька отвернулся, потянул за руку, и, пока не спустились на мост, только посматривал искоса. А ступив на мост, сказал: – Теперь думай, кто ты и в кого хочешь превратиться.
– В себя, – усмехнулся Сташка. – На самом деле я просто хочу домой. Осталось только мост перейти. И все. Дома.
Ступать босиком по холодным, гладким, плотно подогнанным брусьям моста после иголок, сучков и мокрой травы стало утешением. Шел бы и шел. Мост был выстроен высоко над водой, и река неслась внизу ночная, глубокая – настоящая, и лес тоже, и луна, и холодный полусонный ветер – и Котька, и исчезнувший в тумане волк – все настоящее. Это все не сказка. И он теперь здесь. Дома. Что-то начинается.
Стало темнее – это луна ушла в тучу. Котька оглянулся, споткнулся и замер. Сташка тоже остановился. Сосредоточился и двинулся дальше, на всякий случай затаив дыхание. И вдруг плечам стало тяжело от плотной одежды! И ноги обуты в тяжелое! Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Оглядел себя: балахон черный, как длинное платье, знакомый, только слишком просторный, пелерина в поблескивающих камнях и вышивке, ботинки велики; потрогал лицо – царапина зажила! И на затылке шишки нет… И ступни не саднит, и вообще нигде ничего не болит.
Вот и все.
Как просто.
Он – дома.
Он есть – снова.
Котька глубоко вздохнул, встряхнулся, повертел ушастой башкой:
– А я верил! Я верил! Изо всех сил верил!!! Я знал, что ты ни в какую зверюшку не превратишься, потому что ты – настоящий! Ты сам вообще не изменился! Вот только одежда эта ужасная!
– Почему ужасная? – упал сверху лунный свет, и знакомо линии и узоры заблестели на его длинном платье, засветились, и он увидел, что Котька дрожит. – Ты чего?
– Черная. И с драконами. Ты – настоящий.
– Настоящий – кто? Это мое платье, я помню. Только велико пока. Впрочем, я все здесь помню, – Сташка разглядывал светящиеся символы на слишком длинном рукаве. Сердце все еще сильно толкалось, ныло от счастья. Он боялся закричать от непереносимого желания знать, что дальше. – Я-то настоящий, я так и загадал, чтоб на мосту самим собой настоящим-настоящим стать, только вот кто я?
– …Ты – сам не знаешь?!
Сташке снова стало смешно, и от своего испуга, и от Котькиного: чего бояться, если смерти-то, похоже, нет. У него в уме разом все объяснилось: вот откуда он такой не как все легкие дети: он тяжелый, потому что жил еще, раньше, до этой жизни. Сеть вытащила его снова.
– Я все чувствую, но ничего не помню. Помню только, как точно так же уже сколько раз было, когда все узнаешь, но не помнишь, – и снова засмеялся оттого, что длинный тяжелый подол путается в ногах, что знакомая собственная, откуда-то из прежнего одежда оказалась велика. Он выпростал из длинного рукава ладони. – Я не заметил, как это вдруг я снова есть на свете. Я ведь был раньше, правда?
– Был, – неохотно сказал Котька. – Я вообще-то думал, что это выдумки… Ведь так не бывает. Оттуда не возвращаются.
– Смотря откуда. Понимаешь, создав Сеть, мы с Ньико убили смерть. Ха. Мы подумали, а можно ли ее убить? Вот взять и прикончить эту стерву. И что нам мешает попробовать? Все оказалось и проще, и сложнее, мы замкнули контур, и… Ой. Что я несу. Я псих, – Сташка пришел в себя, и эхо собственных слов и обрывки каких-то сложных многомерных сетей с закрытым кодом нежно сползали с его детского сознания – не удержать: – Короче, это снова я. И на свете бывает вообще все, что угодно. Вот он я, к примеру…Или ты – что, на свете много таких лешиков? Ты ведь тоже никогда не умрешь.
– Хотелось бы, – усмехнулся Котька. – Ух. Ничего не понимаю. Но ведь больше чем пятьсот лет прошло!
– Сколько?? Я ничего не помню!!
– Ты потому что маленький, – рассудительно, хоть и дрожа, сказал Котька.– Раз тебе твое настоящее платье так велико, значит, ты сюда раньше, чем следовало, попал.
– Я обратно не пойду! Ни за что!
– Да некуда уже «обратно». Мост-то перешли, это все равно что пересечь горизонт событий. Обратно никак. Ладно, ну – идем дальше?
Котька повел по темному лесу, через поляны, через болото по кочкам, по тропинке к огромному дереву. Сташка не ожидал, что оно настолько огромное, и на мгновение замер, выглядывая сквозь ветки верхушку. За Котькой забрался по толстым веткам в дупло, и узорный подол цеплялся подряд за все сучки. В дупле эти светящиеся узоры слабо осветили просторное сухое пространство и люк в полу. Котька за тяжело звякнувшее кольцо открыл свет снизу, и Сташка увидел узкую, с чистенькими ступеньками, лесенку вниз. Он все это помнил. Он придумывал эту лесенку, этот подземный дом, это дерево – сам. Он даже эту маленькую лампу придумал и причудливую ветку, прибитую к бревенчатой стене, на которой лампа висит. Под лампой на коврике стояли сапоги и ботинки, на стене висели куртки, и Сташке до слез захотелось, чтоб и его куртка тут теперь висела. Но ведь не прогонят же назад? Когда он спустился, Котька сидел на полу и распутывал узел на шнурках, Сташка тоже наклонился к ботинкам и долго соображал, как справиться с крупными блестящими застежками – но пальцы как сами вспомнили: щелк-щелк, и все; разулся. И обнаружил, что одет в толстые черные штаны, а под балахоном есть еще одно платье, покороче. Платье! Смущенно выпрямился и увидел, что на сбросившем куртку Котьке тоже платьице.
– А что, здесь все платья носят?
– Мы же дети, – удивился Котька, мгновение смотрел на озадаченного Сташку, отмахнулся и открыл дверь в темноту: – Осторожно… И тише ты, бронтозавр. Спят все.
Они шли в темноте по запутанному коридорчику, и Сташка все с большим испугом предугадывал каждый поворот. Он угодил в свое чудо, но как? Лестницей пошире они спустились еще ниже и оказались, Сташка знал, на просторной кухне. Котька включил свет – лампа отразилась в большом блестящем чайнике на плите.