Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Я к ней и шел, да еще к Круто, знахарю.
– Круто? Так ты Курум из-за Старграда, что сироту от нуитов спас?
– Круто и сам к тому делу руку готов был приложить, но Эцура я от грабежа отвадил, правда. Поздно вот, Барсука-корчмаря он убил.
– Свентана заступи, это что за лешачище? – женщина увидела, как во двор вошел Кривой. Его голова была вровень с верхушкой воротного столба.
– Его Кривым зовут, – Горм вспомнил, как Былята с легкостью объяснил тролля Поладе, и закончил, – Челядин мой.
В Хроарскильде или Старгарде такое, может быть, и не прошло бы, но в Гардаре, стоило даже сорокапудового
– А. Челядь пусть во дворе ждет, а тебя с псом Звана Починковна увидеть должна.
– Кривой может здесь меня подождать? – спросил Горм. – Кривой не будет есть маленьких детей?
– Кривой не будет есть то, Кривой не будет есть это… – посетовал словесно низведенный и таким образом растворившийся в воздухе тролль. – Горм скоро вернется, Кривой не будет есть маленьких детей. Горм будет возиться так долго, что дети успеют подрасти, Кривой их съест, и с Гормом даже не поделится.
Горм пожал плечами, взял Хана за ошейник, и пошел вслед за старухой и жрицей. В первой палате от входа, на скамьях сидели еще несколько больных. В свете раскрытого окна, на расстеленном на полу одеяле лежал лысый старикашка, голый, если не считать не первой свежести волосенных гачей. Старикашка скулил от боли, держась левой рукой за предплечье правой. Одно его плечо было странно скривлено. Лицом к нему, на голом полу сидел Круто. С его правой ноги был снят сапог.
– Терпи, отче, – Круто взял старика обеими руками за правую кисть, уперся босой ногой ему подмышку, и потянул. Старик только успел раскрыть рот, готовясь закричать, как раздался щелчок. Лысый сел, пощупал себе плечо, теперь не являвшее заметного перекоса, и пошевелил правой рукой. Его рот снова раскрылся, на этот раз в щербатой улыбке:
– Ай да окудник, чудотворец!
– Плотник, со стропил на Воротной башне упал, плечо вывихнул, – объяснила жрица. Пошли.
– Погоди, матушка. Круто, ты, я вижу, при деле.
Знахарь улыбнулся:
– Ономо, болящих призреваю.
– Грамота у тебя далеко? Я ее взялся Быляте снести. Он будет новые свитки в хранилище собирать.
– Любо! – Круто улыбнулся еще шире, встал, и, взяв с лавки длинную кожаную суму, протянул ее Горму. – Вари суму!
– Что-о?
– Похоже, он тебе говорит, чтоб ты грамоту берег, – предположила жрица. – Так?
– Сице рцу, – с некоторым недоумением подтвердил знахарь, почесывая Хана за ухом. Пес задрыгал задней лапой.
Горм еле сдержался, чтобы не засмеяться. Он спросил:
– Как величать мне тебя, матушка?
– Кукарней Пакоблудовной. А уне матушкой и зови. Сейчас к Зване пойдем, – женщина посадила старушку на скамью и, обернувшись к Круто, продолжила, – Тоже вывих. Палец.
– Будь по-твоему, матушка, – ответил сын ярла, снова еле сдержав смех. – Пошли.
Они прошли еще через один покой, где на крытых льном и шерстью одрах лежало больше дюжины тяжело раненых или больных. В воздухе стоял удушливый запах – как на задворках лавки мясника. Женщина сильно моложе «матушки» смазывала каким-то жиром лицо воина, лежавшего в беспамятстве – во всяком случае, то, что она смазывала, находилось там, где обычно положено
– Входи.
Окна покоя выходили на север, к площади перед Свароговым капищем. У одного из окон стоял стол, заваленный кусками бересты с письменами, и парой раскрытых книг со страницами из веленя или чего-то вроде. Помимо предметов учености, на столе лежало почти шарообразное от пушистости животное, светло-серое, с полосатыми хвостом и лапами, широко и низко посаженными на пятнистой большой голове скругленными ушами, и желтыми глазами с по-собачьи круглыми зрачками. Увидев Хана, животное хрипло заурчало и встопорщило шерсть, от чего его видимый размер удвоился. Хан, впрочем, не повелся на подначку – его внимание больше привлекло чем-то примечательное место на полу, которое он принялся сосредоточенно нюхать.
– Звана свет Починковна, я Курума привела, а с ним белый волк – говорит, на краю Мегорского ледника чего-то ждал, – жрицу аж распирало. – Может, знамение это, что время пришло Свентане воплотиться?
– Матушка, Свентана воплотится, да не во плоти сойдет, уж сколько раз мы про это говорили. Когда все души, как одна, возжаждут света и отвратятся от тьмы, то и будет ее воплощение, – раздался глубокий и очень красивый голос, не слишком соответствовавший внешности его владелицы.
Говорившая была невелика ростом, уютно упитанна, совершенно седа, и выглядела довольно повседневно: она вполне могла бы сойти за какую-нибудь родственницу мельничихи Унн, приодетую во все дорогое к празднику. Сила чувствовалась только в испытующе-пронзительном взгляде небольшой женщины. Это, похоже, заметил и Хан. Закончив обнюхивать пол, пес подошел к Зване и встал перед ней, опустив хвост и голову.
– Доподлинный такой волк, вислоухий, кудлатый, кареглазый, – вестница Свентаны потрепала псу загривок, – Садись.
Хан с неожиданной кротостью сел.
– Так кого он ждал?
– Хозяина, – Горм опять решил избежать слишком подробного рассказа. – Только хозяин его давно мертвый был.
– Да, чего-чего, а мертвых тел непогребенных у нас последнее время просто таскать – не перетаскать. Садись и ты, новик, в ногах правды нет, – вестница указала на лавку, и сама села напротив стола в дубовое креслице, на скарлатную подушку, разглядывая Горма и словно пытаясь что-то вспомнить. – Да, матушка, как Ртищ? Что-то я его криков боле не слышу…
– Я Огневеде велела ему макового молочка дать.
Звана покачала головой и, обратясь к Горму, объяснила:
– Лихо ему досталось. Он на Стрелочной башне в дозоре стоял, когда Ерманарек на нее ладьи с навьим огнем пустил. Из огня его вытащили, в ожогах, с перебитыми ногами. Ртищ один из Томиловой стражи живой и остался, да и то скорей на беду. Матушка, чем ты ему ожоги мажешь?
– Китовым салом топленым.
– Попробуй к салу малую толику полынного масла добавить. Тогда, может, меньшей мерой макового молочка обойдемся.