Гормон счастья
Шрифт:
Я кивнула:
— Да, поняла.
— Если бы тогда существовала профессия бармена, он затмил бы всех. Он и меня научил искусству смешивания напитков. А вообще-то он был химик. Прекрасный химик. Правда, из университета, с химфака, его исключили — за непосещаемость. Юношеская глупость сыграла свою роль. А потом все кончилось и для Романа, и для Юли.
— Что-то произошло?
— А, — Корсаков махнул рукой, — все случилось не совсем по Шекспиру. Рома хотел сбежать за границу вместе с Юлей. Для этого он позаимствовал у своего отчима приличную сумму денег. Проще говоря, стащил. Да, он был склонен к вот таким отчаянным решениям и поступкам. Я же говорил: у него были проблемы с алкоголем и, наверное, с наркотиками. Так вот, отчим обнаружил
— И что же? — спросила я.
— Как что? Оцепили вокзалы и аэропорты. Романа поймали, причем не кто нибудь, а дружки брата Юли, которых он в менты устраивал. И сам братец там тоже был, правда пьяный в дым. Ну так вот… прежде чем сдать беглецов, — Корсаков горько усмехнулся, — они продержали Рому и Юлю двое суток на какой-то «отмороженной» хате. Вы понимаете меня, Юлия.
— Да… понимаю.
— Так вот, не буду говорить, что они там вытворяли… скажу только, что Юля умерла. Но они сказали ее братцу и папаше, что она сбежала из квартиры. Братец, который два дня валялся пьяный в дупелину в соседней комнате, озверел и решил, что во всем виновен Роман. Ну и… так его отделал, что Роман попал в больницу. Причем в тюремную. С совершенно изуродованным лицом. И он получил десять лет за кражу в крупных размерах. Вот такие дела. А коктейль… я приготовил его и принес Роману в тюрьму. Он очень об этом просил, хотел насладиться им в последний раз, потому что вкус и запах коктейля напоминали ему то время, когда он был так счастлив. У напитка и правда горький и будоражащий вкус, как само то время.
Корсаков замолчал. Его рассказ, начатый так некстати, даже, как говорится, ни к селу ни к городу, был окончен. Странный рассказ, странный человек.
Кажется, трагическая судьба друга засела в нем, как заноза, как глухая тревога, от которой невозможно избавиться. Мне показалось, что во Владимире есть что-то такое… затаившееся, как игла с пружинкой внутри мягкой невзрачной подушечки. Как за аморфными массами туч прячется призрачно-белое лезвие молнии.
М-да…кажется, меня проняло, и я пустилась в сентиментальные копания. Вот оно, одурманивающее действие «Романа и Джульетты».
Я перевела дыхание и спросила:
— И что же Роман? Где он сейчас? Только не говорите, что этот человек и Роман Альбертович Лозовский — одно и то же лицо.
— А я и не говорю, — отозвался Владимир. — Отсидев в тюрьме три года, Роман бежал. Больше я его не видел. Честно говоря, думаю, что он уже мертв. Точно так же, как и его Юля. В память о нем у меня остался напиток и… вот эта история. Ничего, что я рассказал ее вам… женщине, которую вижу в первый раз?
Я была уверена, что Корсаков лукавил: он не похож на человека, который просто так стал бы рассказывать все это женщине, которую видел впервые. Я отвела взгляд от его глаз, снова потухших и ставших тускло-серыми, и с усилием произнесла:
— А его обидчики? Отчим, отец Юли и ее брат со товарищи?
— А что с ними случится? Живы и здоровы, наверное. А может, и нет. Я не знаю, где они, — спокойно сказал Владимир, отворачиваясь. — Между тем наши боссы не спешат прерывать разговор. Ну что, выпьем еще?
— Да, немного, — согласилась я. — Но только не этого вашего коктейля.
История Владимира произвела на меня неожиданно сильное впечатление.
Вообще-то человек я не самый впечатлительный и далеко не сентиментальный. Прошла в жизни через многое, немало повидала. Мне тоже приходилось терять близких людей: мои собственные родители погибли в Нагорном Карабахе в восемьдесят седьмом году во время бомбардировки. Отцу тогда только-только присвоили звание полковника,
С тех пор, по сути дела, у меня не было ни одного по-настоящему близкого человека. За исключением Грома. Хотя и он — с обретением власти и нового, «заоблачного», положения — отдалился. И не только духовно, но и географически.
А тут — действительно странно. В рассеянном полумраке «коктейльной» передо мной соткался человек, чужой, незнакомый, говорящий мерным глуховатым голосом и даже не затрудняющий себя мимикой, человек с тусклыми серыми глазами, цветом напоминающими высыхающую на солнце рыбью чешую. И своим рассказом затронул какие-то струны в моей душе, о которых я и не подозревала. Забавно: в начале разговора с ним — нет, даже не разговора, а так, вынужденного общения по воле наших боссов, — я даже не могла определить, сколько ему, Владимиру Корсакову, лет, а сейчас, после того как выгорела свеча его простого и жуткого рассказа, невесть зачем переданного мне в довесок к бокалу чудесного напитка, я не могла сказать, что же, собственно, со мной произошло.
Глупо? Ну что же, Юлия Сергеевна. Будем разбираться.
И вот в этот момент до меня донесся голос Дмитрия Филипповича:
— Я думаю, господин Лозовский, мы сможем достигнуть какого-то решения. По крайней мере, завтра и послезавтра есть время для консультаций с правительством области и советом директоров комбината.
Судя по всему, как я и думала, ушлый Роман Альбертович «утрамбовал» губернатора на какие-то конкретные шаги. Впрочем, поточнее узнаю, прослушав запись.
Дмитрий Филиппович, осовелый от сытости и, видимо, удовлетворенный услышанным от Лозовского, не без труда вытянул из глубокого кресла свое тучное тело и, протянув Роману Альбертовичу пухлую руку, громко — куда громче, чем говорил до этого, — произнес:
— Благодарю вас, Роман Альбертович, за теплый прием. Иногда очень приятно почувствовать себя гостем в собственной, как говорится, вотчине.
Так, это следует понимать как окончание встречи на высоком уровне.
Теперь осталось только понять, зачем губернатор таскал меня с собой. Потому что мои функции свелись к поглощению яств и коктейлей, последний из которых был особенно остр и насыщен. Да и история про него и под него… ничего не скажешь.
Я перевела взгляд с моего босса на Владимира. Он сидел, чуть откинувшись назад, и еле заметно улыбался одними углами губ — характерной бесцветной улыбкой, по которой невозможно было угадать, что она, собственно, выражает.
«Странно, очень странно», — не уставала я повторять про себя, как будто внутри меня сорвалась какая-то пружина и теперь толкала по кругу механизм, ведающий проворачиванием в моем мозгу именно этих слов: «странно, очень странно».
— Я велел подогнать ваш «Ягуар» к клубу, — сказал Дмитрий Филиппович. — Он же оставался возле администрации.
Я молча кивнула…
Дорога летела за окном моего «Ягуара», как серая лента, стелющаяся плавными извивами, изредка вскидывающаяся словно в тщетном усилии налипнуть на лобовое стекло. Устала? Не дорога, конечно, — я? Может быть.
Боковое мое окно было открыто, и в висок била упругая струя прохладного предночного воздуха, но мне все равно было душно и нелепо. На душе неспокойно. Еще бы, день получился бурный, насыщенный, несмотря на то, что воскресенье.
Пока я избежала посещения увеселительного вечера у Кульковых. Но такие сборища у них, как я пару раз уясняла на собственном горьком опыте, имели обыкновение заканчиваться с первыми проблесками рассвета и последними проблесками водки на дне стаканов. Поэтому не исключено, что, заметив мое возвращение, за мной придут и меня сволокут в дом Димы и Юли, где заставят алкогольные напитки пьянствовать и безобразия нарушать. Такому обаятельному человеку, как господин Кульков — а будучи навеселе, он и вовсе неотразим, несмотря на далеко не фотомодельные внешние данные! — отказать сложно.