Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
Неожиданно Лия вышла во двор и подняла руки.
— Тихо! — крикнула она. — Тихо!
Люди угомонились, все лица обратились к ней.
— Будем танцевать! — крикнула она.
Увидев Кзуму, подозвала его, он подошел. Она вцепилась в его куртку и тяжело привалилась к нему.
— Будешь танцевать со мной, — объявила она с милой улыбкой.
Элиза тронула Кзуму за руку, он обернулся.
— Я пойду в нашу комнату, — сказала она. Кзума кивнул.
— Я пойду с ней, — сказала Опора.
— Пусть идут! — крикнула
И окинула их мрачным взглядом.
— Думаете, ваши слезы и черные тряпки кому-то нужны? Думаете, если будете стараться держать себя в узде и ждать от других жалости, это поможет? Болваны! Что кончено, то кончено. Учительница — тьфу! — ты глупее всех. Слезы, слезы! Уходите, пока я не рассердилась и не убила вас обеих. Уходите! Вон отсюда! Обе уходите, ну! — В голосе ее прорвалось рыдание.
— Давай, Лия, танцуй, — тихо сказала Мейзи.
Элиза и Опора вышли. Кзума хотел последовать за Элизой, но знал, что нужно остаться с Лией. Он посмотрел на Мейзи.
— Надо остаться с Лией, — шепнула Мейзи. — Опора скоро вернется. Сердце у нее победило голову совсем не надолго.
— Пошли танцевать, Кзума, — сказала Лия.
Люди стали в круг. Кзума выжидательно смотрел на Лию. Лия ему поклонилась. Все захлопали. И Лия стала кружиться, все быстрее и быстрее. Словно не могла остановиться, словно что-то подталкивало ее, чтобы кружилась быстрее.
И вдруг — стон. Покачалась с ноги на ногу. Кзума увидел, что она сейчас упадет. Бросился к ней, но опоздал. Она упала мешком и застыла. Многие вскочили в круг, махали Кзуме руками, стали петь и танцевать.
Кзума поднял Лию и унес в дом. Люди решили, что так надо по ходу танца.
Кзума положил Лию на кровать. Скоро пришла Мейзи с мокрой тряпкой, стала промывать ей лицо. Лия открыла глаза и всем улыбнулась грустной, кривой улыбкой, потом закрыла глаза.
— Все в порядке, — сказала Мейзи Кзуме. — Теперь можешь идти. Она теперь успокоится. — Мейзи коснулась его руки. — Ты все хорошо сделал. Теперь иди. — И он ушел.
По дороге к себе он встретил Опору — она уже возвращалась.
— Ну как она, ничего? — спросила Опора, и он кивнул. — Она его любила, — только и сказала Опора и пошла дальше, а Кзума стоял и смотрел ей вслед.
Старая женщина, по походке видно. Усталая, истомленная старая женщина, которой комедия, называемая жизнью, порядком наскучила.
Кзума повернулся и пошел дальше. Он был сердит на Элизу. Почему она показала себя такой черствой? Почему не могла понять, что для человека главное? Хотела, чтобы он шел с ней домой, а он тогда был нужен Лии. Совсем не поняла, что происходит. Только Мейзи поняла — и осталась.
И оттого, что был сердит на Элизу, ему стало до странности печально и очень тяжело на душе. Внутри ощутилась огромная пустота, и его потянуло вон из города. Вон из этого места, где люди топят свои чувства и боли в вине, где тебе плохо, а другие этого не понимают.
Хотелось уйти от всего этого. Полежать на зеленой траве, глядя в небо. Он жалел, что вообще знал Папашу, потому что смерть Папаши огорчила его больше, чем смерть матери. С ней все было просто, можно понять. С Папашей — не то. Тут было много странного. Такого, что ему не понять. Такого, что заставляло двигаться на ощупь. А это не дело.
Он прошел мимо своего дома, до самого угла улицы. А там постоял, поглядел на улицу, на людей. Поглядел, как трое младенцев играют в сточной канаве. Как пьяная цветная женщина добирается домой, хватаясь за стены. Как три молодых человека, надвинув кепки на глаза, курят опиум и зорко поглядывают по сторонам— нет ли полиции.
Элизу на веранде он не увидел и не увидел, как она медленно приближается, глядя на него. Только услышал, как она тихонько его окликнула, а тогда вздрогнул, как ужаленный.
Дрожа, она просунула руку ему под локоть.
— Озябла, — сказал он.
Она покачала головой, потрогала его теплыми руками. Он почуял в ней что-то странное. Что-то, для чего не было имени. Она казалась прямее, сильнее, чем-то похожей на Лию. А посмотреть — та же самая. Та же красавица Элиза. Он забыл, что сердит на нее. В глазах таилось нечто такое, что сердиться на нее было невозможно.
— Не сердись на меня, — сказала она.
Мысленно он ответил: «С Лией ты поступила нехорошо», — но только мысленно. А вслух проговорил:
— Я не сержусь.
— Это хорошо. Сегодня я хочу, чтобы мы с тобой были счастливы. А ты хочешь?
И молила его глазами. Странная какая-то. Никогда ее такой не видел. Он решительно кивнул.
— Мы будем счастливы, — сказал он и подумал о Папаше.
— Пошли пройдемся, — сказала она.
И они пошли по улице, прочь от Малайской слободы и Вредедорпа, в самое сердце города и дальше. Шли молча. Дорогу выбирала Элиза. Оказались в местах, где Кзума никогда не бывал. Город теперь лежал позади них, Малайская слобода далеко влево. А Вредедорпа и видно не было.
Улицы стали шире, и людей на них не было. Вдоль тротуаров тянулись ухоженные газоны, росли деревья. В домах были большие окна-фонари, и с улицы было видно, как белые люди едят там и пьют. И слышалась музыка и веселый смех белых.
Было еще рано, всего восьмой час, и Кзума не торопился домой. Сегодня он вообще не спал после работы, но знал, что не заснет, и не мешал Элизе вести его куда хочет.
Дома кончились, дорога пошла в гору. Все время они молчали. Он чувствовал, что Элиза с ним, а в то же время и нет. Вот это и было странно. Поднявшись на холм, Элиза вздохнула и предупредила тревожно: