Город чудес
Шрифт:
– А чем вы занимаетесь на крыше? – спросил Онофре.
– Много будешь знать – скоро состаришься.
– Не бойся, я на вашей стороне. Мое имя Гастон, может, слышал? Пабло, должно быть, тебе про меня рассказывал.
– Да, конечно, – ответил Сисиньо, улыбнувшись в первый раз за все это время, и пояснил, что, откровенно говоря, на крыше они ничего такого не делали. Так, пустяковые разговоры, иногда пара поцелуев, но ничего, что выходило бы за рамки приличий. На крыше это трудно сделать. Он тысячу раз предлагал Дельфине пойти в более удобное место, но она отказывалась.
– После этого ты перестанешь меня любить, – мотивировала она свой отказ.
И так тянулось уже два года.
– Ума не приложу, как я все это выдерживаю, – пожаловался Сисиньо.
Онофре спросил, почему они не поженятся.
– Это уже другая история, – сказал Сисиньо. – Я женат, и у меня две дочери. Дельфина пока ничего не знает: у меня не хватает духу так огорчить ее. Бедняжка очень в меня верит. Вот если бы моя жена вдруг околела, все бы уладилось, но она крепкая, словно дуб.
– А как ко всему этому относится она – ну,
– Никак. Она думает, что я работаю в ночную смену. Перед возвращением домой я каждый раз хорошенько измазываюсь краской, для пущей убедительности.
– Жди здесь, – сказал Онофре. – Я пойду за Дельфиной. Если она полезет на крышу, чтобы с тобой встретиться, то поскользнется и расшибется насмерть.
Он вышел в коридор и услышал привычные ночные звуки: мосен Бисансио тащился в туалет, Пифия жалобно стонала от боли. «Не хватает только нос к носу столкнуться с сеньором Браулио, вырядившимся как педрила. В хорошенькое место меня занесло!»
Не успел Онофре тихонько постучаться к Дельфине в комнату, как она тут же ответила ему свистящим шепотом. Онофре назвался.
– Убирайся, или я напущу на тебя кота, – услышал он в ответ.
– Я только хотел сказать, что с Сисиньо произошла неприятность.
Дверь тут же открылась, и в темноте сверкнули две пары зрачков. Кот мяукнул, Онофре попятился, а девушка проговорила:
– Не бойся, я тебя не трону. Что случилось?
– Твой парень упал с крыши. Он у меня в комнате. Пойдем, но не бери с собой Вельзевула, – сказал Онофре.
Они стали осторожно спускаться по лестнице. Онофре взял Дельфину под локоть. Она не отстранилась и молча продолжала идти. Онофре почувствовал, что она вся дрожит.
Сисиньо лежал на кровати. В мерцании свечи он был похож на покойника, хотя усиленно моргал и пытался улыбнуться.
– Я вас оставлю, – сказал Онофре Дельфине. – Смотри, чтобы он не вздумал умереть у меня в комнате, не хочу неприятностей. Я вернусь на рассвете.
Он спустился на улицу, поколебался несколько мгновений перед дверью, не зная, куда направиться. Потом услышал истошное мяуканье, перед его лицом промелькнуло какое-то тело, коснулось плеча и шмякнулось о землю. Онофре железным прутом подвинул тушку Вельзевула к канализационной решетке и столкнул вниз. Так за одну ночь Дельфина лишилась двух столпов, на которых зиждилась вся ее жизнь.
4
Его преосвященство сеньор епископ Барселонский совершил первое паломничество в Рим, будучи еще послушником. В Милане, где он задержался на несколько дней, ему посчастливилось лицезреть его императорское величество, эрцгерцога Франца Фердинанда Австрийского (того самого, кто через несколько лет погибнет трагической смертью в Сараево), инспектировавшего гвардию. Эта картина сохранилась в душе светлейшего прелата до конца его дней. Теперь же там, где он проходил, строители приостанавливали работы, вытягивались перед ним во фронт и стаскивали с головы кепки. В церкви Сьюдаделы вовсю звонили колокола, и конные отряды, сопровождавшие блестящий кортеж, трубили в горны. Его преосвященство сеньор епископ и его высокопревосходительство сеньор алькальд плечом к плечу прошли через Триумфальную арку, за ними гурьбой потянулись представители власти рангом пониже, шествие замыкал консульский корпус, члены которого равнодушно глядели по сторонам. Сбоку от его преосвященства, на уровне развевавшихся пол его сутаны, дьякон нес кропильницу – сосуд из чеканного серебра со святой водой. Левой рукой епископ сжимал пастырский посох, а правой – кропило. Время от времени он погружал его в сосуд и кропил святой водой рабочих – те, на кого попадали брызги, крестились. Было прискорбно смотреть, как парадное облачение епископа постепенно покрывалось слоем пыли и грязи. Снаружи отделка Дворца промышленности, где должна была состояться торжественная церемония, еще не была завершена до конца, и, чтобы скрыть этот недостаток, стены задрапировали коврами. У дворца, в центре небольшой площади, была сооружена часовня с только что отреставрированной статуей святой Лусии. Внутри часовни, слева от центрального нефа, стоял оркестр, и когда там появились властвующие особы, музыканты заиграли марш. Епископ благословил строительство. Затем он и алькальд произнесли речи, после чего к небу вознеслось оглушительное «Виват!» в честь его величества короля и ее величества правящей королевы [35] . Оба наши эмиссара, которые проделали путь из Барселоны в Мадрид и обратно столько раз, что выучили наизусть все названия попадавшихся им на пути селений, прослезились от осознания своей сопричастности событию – они считали себя если не настоящими его отцами, то уж во всяком случае крестными. В действительности же их неутомимые хлопоты повлияли на ход событий самым зловещим образом: центральное правительство не выделило не только должной суммы для предотвращения финансового краха муниципалитета, но и той малой толики, которой вполне могло бы хватить, чтобы каталонцы не чувствовали себя ущемленными в своих заслугах перед отечеством. Наши посланцы ни о чем таком не догадывались, а если бы и догадались, то все равно бы плакали. Снова зазвонили колокола, и торжественная церемония завершилась. Рабочие вернулись на стройку. Эти события происходили 1 марта 1888 года; до открытия Всемирной выставки оставалось ровно месяц и семь дней.
35
Правящая королева – эрцгерцогиня Австрийская, жена испанского короля Альфонса XII и мать Альфонса ХШ. До 1902 г. правила от имени малолетнего сына.
Меж тем деятельность Онофре становилась все более разнообразной и приобретала все больший размах, особенно после подключения к делу малолетних воришек и обнаружения на складе упаковок с бетелем, перуанским листом [36] , гашишем и некоторыми другими растениями, которые использовались в качестве курительного и жевательного зелья и предназначались для Сельскохозяйственного павильона (он, как и Дворец изящных искусств, был расположен за пределами парка, напротив северной стены, между улицами Рохер-де-Флор и Сисилиа, на шоссе, что идет в направлении Сан-Мартина и Франции). Банда при посредничестве бригадира штукатуров, жизнерадостного юноши, имевшего склонность к падению с лесов и лестниц, тут же принялась торговать травками за пределами Сьюдаделы. Это сильно беспокоило Пабло. До него постепенно доходило, что его подопечный со своим показным уважением просто над ним издевается. Однако поставленный перед свершившимся фактом, он не знал, какую позицию занять. С одной стороны, Пабло отлично знал, какой популярностью пользовался Онофре среди рабочих. Но с другой стороны, он страшно боялся, как бы его единомышленники не обнаружили, что по своей слабости он попал в западню. Его контакты с миром ограничивались лишь той информацией, которую Онофре считал нужным ему сообщать. Короче, он оказался марионеткой в его руках.
36
Бетель – смесь листьев перца с семенами пальмы и известью. Используется как жвачка и оказывает возбуждающее действие на нервную систему; перуанский лист – листья коки.
Поскольку Пабло не раз подчеркивал, что первым во всей Каталонии нужно разрушить театр «Лисеу» [37] , Онофре вознамерился увидеть его собственными глазами и понять, почему патрон избрал объектом своего гнева именно этот театр.
– «Лисеу» – символ, как король в Мадриде и папа в Риме, – сказал ему однажды Пабло. – Господь миловал – у нас в Каталонии нет ни короля, ни папы, зато у нас есть «Лисеу».
Онофре заплатил чрезмерную, по его мнению, сумму, и его провели через вход для неимущих, куда вела замусоренная капустными кочерыжками боковая улочка. Толстосумы входили со стороны улицы Рамбла, запруженной экипажами. Женщин выносили оттуда чуть ли не на руках: их платья были настолько длинны, что, когда дамы скрывались за стеклянной входной дверью, их шлейфы все еще выползали из фиакров, и казалось, будто театр удостоила своим посещением огромная рептилия. Тем, кто имел места на галерке, нужно было преодолеть несчетное количество лестничных пролетов. Тяжело дыша, Онофре поднялся на балкон, где стояла железная скамейка, уже занятая меломанами, которые проводили в театре сутки напролет: здесь они дремали, повиснув на перилах, словно вывешенные для проветривания циновки, здесь же жевали ломти черствого хлеба с чесноком и пили вино из бурдюков. У них всегда были при себе свечные огарки, чтобы читать либретто и партитуру, и некоторые дошли до того, что потеряли в «Лисеу» здоровье и зрение. Правда, место было облюбовано не только меломанами, но и вшами, и превратилось в настоящий рассадник этих паразитов. Остальная часть театра сильно отличалась от галерки. Роскошь била через край и слепила глаза: шелка, муслин, бархат вечерних платьев, усыпанные блестками накидки, сверкающие драгоценности, салютование бутылок с шампанским, не затихавшее ни на мгновение, мечущаяся как угорелая прислуга и постоянный приглушенный гул голосов, какой имеет обыкновение издавать богатая публика, когда собирается вместе в таком количестве, – все это завораживало Оноф-ре. «Я хочу быть частью этого мира, – сказал он себе, – даже если мне придется всю жизнь сносить это нескончаемое занудство, которое здесь называют музыкой». С музыкой ему действительно не повезло: в тот день давали «Трифон и Касканте», оперу на мифологический сюжет с напыщенными велеречивыми героями, поставленную в «Лисеу» единожды, а в мире – всего несколько раз.
37
«Лисеу» – оперный театр, основанный в 1847 г.
За завтраком к нему подошла Дельфина. При всем своем безобразии лицо ее выражало отчаяние и глубокую тоску. Она спросила Онофре, не видел ли он случаем Вельзевула.
– Нет. Где я мог его видеть? – ответил Онофре.
– Вот уже три дня, как он исчез, – уточнила Дельфина упавшим голосом.
– Подумаешь, большая потеря! – ответил Онофре.
Эфрен Кастелс ждал его у входа в парк.
– Дело плохо, – объявил он, не успев поздороваться. – Пару дней назад я заприметил тут двух типов, и, похоже, они за тобой следят; сперва я подумал, что они из тех, кто просто любит совать нос в чужие дела, но уж слишком они настырные. И явно пришлые, тут не работают, а все ходят, разнюхивают, – обеспокоенно уточнил великан.
– Наверное, полиция, – равнодушно сказал Онофре.
– Нет – не та повадка, – возразил Эфрен Кастелс.
– Тогда кто? – спросил Онофре.
– Малыш, откуда мне знать, но это плохо пахнет, – ответил великан. – Может быть, нам лучше пока все прикрыть и взять отпуск? Здесь уже и делать-то нечего.
Онофре обвел взглядом огромную территорию стройки, которая зарождалась на его глазах. Когда он впервые год назад появился в парке, тот напоминал поле боя, зато теперь больше походил на декорацию сказочного представления с феями и волшебницами. Здесь все было зрелищно, неповторимо и не сочетаемо по стилю и пропорциям. Когда Комитет по техническому обеспечению выставки представил свой первый проект алькальду, тот разорвал его на мелкие клочки собственными руками.