Город грешных желаний (Отрава для сердец, Северная роза)
Шрифт:
Дария побелела, бросилась было к аббатисе, чтобы взмолиться о снисхождении. Но та уже двинулась по трапезной, наблюдая, как монашки вкушают пищу…
Глядя на сестру Цецилию, никому, ни одному человеку в мире, не пришло бы в голову, что она сейчас едва удерживается, чтобы не молить эту дуру поменяться с ней местами. Хотя бы на нынешнюю ночь!
2. Искушение святой Дарии
– Мать Цецилия! О господи, о святая мадонна! Ваше преосвященство, да проснитесь же!
Цецилия открыла глаза. Пухлощекое лицо сестры-экономки расплывалось в предрассветном полумраке и казалось еще толще.
– Что, пожар? – сердито пробормотала Цецилия, успев, впрочем, порадоваться, что и при пожаре ее не забывают титуловать как следует. Что значит выучка! Если так пойдет и дальше… Однако расширившиеся от страха глаза сестры-экономки не располагали к дальнейшим приятным размышлениям, а потому Цецилия сделала над собой усилие и попыталась обратить свой ум к делам земным: – Так скажешь ты наконец, что произошло?
Сестра-экономка кивнула и даже приоткрыла рот, но не смогла издать ни звука. Белесые глаза ее вдруг задрожали и как бы вытекли на щеки, и Цецилия с изумлением поняла, что зловредная сестра Катарина, последний оплот истинно монастырского начала в Верхнем монастыре, плачет! И Цецилии показалось, что она содрогнувшимся сердцем прозрела ответ за мгновение до того, как сестра Катарина наконец-то смогла выдавить из себя ужасные слова:
– Сестра Дария… повесилась!
Цецилия еще мгновение глядела в плачущее лицо незрячими, остановившимися глазами. Не сразу до нее дошел смысл фразы, а еще – открытие, что за окном разгорается рассвет и, значит, она проспала у себя в покоях (язык не поворачивался назвать их кельею!) всю ночь обольщения Троянды.
О дьявол, какую прескверную шутку сыграло с ней вчерашнее фриульское! Значит, вместо того чтобы отправиться к келье искушений и всю ночь наблюдать за Аретино и Дарией… Вечером она впала в такое уныние, так терзалась ревностью, что не выдержала и достала заветную фьяску [13] с фриульским. Выпила бокал, потом еще, еще, и… сон сморил ее. Кажется, она даже перестала смешивать вино с водой, как положено даме, если она не хочет прослыть дикаркою. То-то голова сейчас так и идет кругом! Схватив кувшин, в котором всегда было налито разбавленное вино, Цецилия жадно глотнула, не заботясь, что розовые струйки льются на грудь, пятная белую кружевную сорочку и выдавая содержимое кувшина. Впрочем, сестра Катарина рыдала и ничего вокруг себя не видела, а у Цецилии достаточно прояснилось в голове, чтобы суметь наконец встать и надеть халат. Она подхватила под руку сестру Катарину и толкнула дверь, ожидая увидеть коридор, заполненный перепуганными сестрами, однако вокруг было пусто.
13
Бутыль для вина, оплетенная соломкой.
– Кто-нибудь еще знает? – с тревогой прошептала она, и сестра Катарина так усердно затрясла головой, что брызги слез полетели во все стороны:
– Нет! Я сразу к вам… Я шла в кладовую, смотрю – келья сестры Дарии отворена. Заглянула – а она лежит на полу, на шее петля…
«Лежит? – изумилась было Цецилия. – Висит, наверное?» – но тут сестра Катарина вся сморщилась, намереваясь разразиться новыми рыданиями, и Цецилии пришлось ногтями вцепиться в ее пухлую руку, чтобы заставить молчать.
Хвала мадонне, если все спят, дело можно уладить без шума. Вынести несчастную грешницу в сад… там много укромных уголков! В Нижнем монастыре знают, что Дарию перевели в Верхний. А здесь о ее присутствии не знал никто, кроме Катарины и самой Цецилии. Ее долго не хватятся, может быть, никогда. И слава богу, потому что самоубийство монахини вызовет немедленный скандал: не миновать комиссии из Ватикана, не говоря уже о Совете десяти [14] , который тут же пришлет в монастырь своих досмотрщиков, и даже связи Цецилии (в смысле, любовные связи с тремя дожами из этой десятки!) окажутся бессильны. Нет, конечно, похороны безумицы должны быть проведены в строжайшей тайне. Ее быстрый ум мгновенно нарисовал себе эту картину… которая, впрочем, тут же разлетелась вдребезги при одном только имени, мелькнувшем в памяти Цецилии.
14
Верховный правительственный орган Венецианской республики в описываемое время.
Аретино! Сегодня ночью с Дарией был Аретино! Ох… ох, боже преблагий, что скажет Аретино?..
Ноги у Цецилии подкосились, и сестра Катарина едва успела поддержать аббатису. Так, чуть влачась, они дрожащими руками толкнули дверь в роковую келью и, поддерживая друг дружку, вошли в это обиталище смерти.
Сестра Катарина тут же, у входа, рухнула на колени и принялась молиться за грешную душу таким громким шепотом, что Цецилия принуждена была погрозить ей. Теперь губы Катарины двигались беззвучно, и ничто не мешало Цецилии смотреть – и думать.
Приступ слабости прошел так же мгновенно, как ушел, оставив по себе только холодный пот на лбу да подрагивающие руки, но ясность мысли вернулась.
Дария и впрямь лежала на полу, запрокинув голову, от которой змеился обрывок веревки. Другой свешивался с потолочной балки, и Цецилия поняла, что веревка оказалась ветхой, не выдержала тяжести тела. Интересно бы знать, как долго провисела Дария? Успел ли добиться от нее Аретино того, чего хотел, или… Ведь эта дурочка, испугавшись наказания, которое сулил ей голос и взгляд аббатисы, могла наложить на себя руки, лишь бы избежать неведомой кары! И тогда Пьетро, явившись на любовное свидание, нашел в келье труп!
Наверняка он подумал, что и это – происки обезумевшей от ревности Цецилии! От этой мысли ноги ее снова подкосились, и лицо сестры Катарины, оказавшееся в поле ее зрения, отнюдь не способствовало душевному успокоению, ибо рот этой достойной особы перестал шептать молитвы и был широко разинут, а глаза вытаращились так, что Цецилии почудилось, будто они вот-вот вывалятся из орбит. Чудилось, вот-вот сестра-экономка издаст вопль громче зова трубы иерихонской, и Цецилия сделала движение заткнуть ей рот, да не успела: Катарина повалилась на бок в глубоком обмороке. Тут Цецилия догадалась обернуться поглядеть, что же повергло Катарину в такое потрясение, – и… и она сама едва не рухнула рядом с сестрой-экономкой при виде того, как труп Дарии медленно приподнимается и, ослабляя петлю на шее, хрипло шепчет:
– О, Христа ради, ради пресвятой мадонны, простите меня, матушка!
Опять матушка? О господи, эту дуру не смогла исправить даже смерть!
Ну, разумеется, никакой смерти не было. Веревка оборвалась сразу, как только Дария повисла, она еще успела понять, что самоубийство ее не удалось, а потом лишилась чувств, больно ударившись об пол. Однако хоть первыми словами ее были слова прощения, никакого раскаяния не увидела Цецилия в глубине глаз Дарии, а только отчаяние, что рухнул ее греховный замысел.