Город каменных демонов
Шрифт:
И яркая картинка-воспоминание: сухонькая женщина в застиранном домашнем халате висит в петле, накинутой на крючок от давным-давно снятой люстры, чуть-чуть не доставая пальцами ног до пола. Правая нога босая, а на левой каким-то чудом все еще держится домашний шлепанец.
И мучительно вывернутая шея, будто женщина пытается разглядеть, что у нее под мышкой. И косящий куда-то мутный глаз…
Последнее словно прорвало какую-то плотину, и воспоминания, до этого лишь отстраненно фиксируемые, хлынули наружу, существо обрело имя. Оно безмолвно кричало, рвалось из неподвижной оболочки.
Но откуда-то спереди уже слышался
— Опускай!
И валки начали приближаться. Ближе, ближе, бли…
Пульсирующая вибрация сменилась разрывающей все болью. Злобная машина пожирала Седова, с шумом и скрежетом, дробя его внезапно ставшее твердым и хрупким тело на мельчайшие осколки.
Мгновение, и существо распалось на миллионы крохотных сущностей, закружилось и понеслось куда-то навстречу чему-то страшному и одновременно притягательно-манящему.
С жутким шипением миллион сущностей нырнул во что-то ослепительно-горячее и перестал быть…
— Еще один готов, Бруно.
Инженер в темно-серой рабочей спецовке сдвинул на лоб очки и спрыгнул со стремянки на колесиках, тут же откаченной помощником в сторону. Второй кивнул и повернул рычаг на пульте. Огромный параллелепипед формы, источающей из всех сочленений едкий дымок, дрогнул и покатился по валкам транспортера к вибростолу. Пока подсобники крепили форму винтами к кронштейнам — трястись медленно застывающей массе предстояло полтора часа, — можно было и отдохнуть.
Курили инженеры прямо здесь, в заливочной, не тратя время на то, чтобы подняться в специально отведенную для этого комнату.
К чему предосторожности, если, несмотря на мощную вытяжку, воздух пропитан ядовитыми миазмами кипящей массы, исторгающей из своих недр одному Богу известно какие сочетания органических и неорганических компонентов? Весь персонал судачит, как Момзен и Зейдлиц чуть не перегрызли друг другу глотки из-за того, что опять не поделили вновь открытое соединение. То есть, конечно, не его само, а то, кому из них числиться в описании первым, а кому — вторым. Младенцы! Как будто кто-нибудь позволит им опубликовать свое открытие! Раскатали губу на Нобелевскую премию…
— Слушай, Петер, — рослый и плечистый Бруно Зальцвайзер являлся прямой противоположностью своему напарнику, Петеру Шульцу, но, несмотря на разительное несходство (а может быть, благодаря именно этому), их связывала крепкая дружба. — Что ты думаешь о последнем распоряжении? Ну, о том, что все бумаги, связанные с проектом, следует хранить исключительно в этих новых ящиках?
— Да что тут думать, святая ты простота… Ясно как божий день. До русских уже рукой подать — со дня на день придет приказ смазывать салазки.
Зальцвайзер воровато оглянулся на помощников, но те были с головой погружены в крепление формы и ни на что не обращали внимания.
— Ты что, с ума сошел? — напустился он на приятеля. — Да за такие слова знаешь, что бывает?
— Что? Концлагерь? Да мы и так, почитай, в концлагере живем — ни отпуска, ни выходных. Фронт? Нашел чем удивить! А то мы с тобой там не были. Да и сейчас до него — рукой подать…
— А больше ты ничего не забыл?
— Ха! Знаешь, как русские говорят: волков бояться — на елку не лазить. Ну, или как-то так.
В этот момент вибростенд заработал,
— Русские — с востока, американцы с островитянами — с запада… Рейх уже сжался до своих довоенных границ. Война проиграна, Бруно. Ничего тут не попишешь. Можно отлить еще сто наших каменных болванов, можно тысячу, и все равно делу уже не поможешь.
— Потише, Петер!
— Куда тише? Все равно никакой магнитофон в таком шуме не запишет. Даже если он лежит у тебя в кармане.
— Петер!
— Да шучу я, шучу. Слышал вчера с запада гром?
— Ну, слышал…
— Ну да ну… Какой тебе гром в декабре? Говорят, что у англичан появились такие бомбы, что прошивают любые бетонные перекрытия. А весят они пять тонн.
— Да ну!
— Вот тебе и «да ну». Специально для таких вот гнездышек, как наше, приготовлены. Сбрасывают такую хреновину с самолета, она разгоняется и — бац!.. Хоть пять метров бетона ей нипочем. А тут разве будет пять где-нибудь? Впопыхах строили… Да-а… Не тебе это говорить. Сам все отлично знаешь.
— Уж знаю…
— Так что дай нам с тобой Господь ноги отсюда унести. Представляешь, если сейчас сирена взвоет?
Бруно вздрогнул и, вжав голову в плечи, поглядел на бетонный потолок. Конечно, до поверхности земли было побольше, чем десять метров, но кто его знает, какова толщина бетонных перекрытий…
— Ладно, не трясись, — «успокоил» его приятель. — Если такая болванка прилетит нам на головы, боюсь, мы так ничего и не успеем понять… Чего творишь, ослиная голова! — взвыл он и, отшвырнув окурок, устремился к вибростолу. — Ты почему винт не докрутил, лентяй!..
Зальцвайзер вздохнул, затушил свой окурок, бросил в бочку с песком (хотя чему тут гореть, если кругом один бетон и металл?), отправил туда же заодно и окурок Петера и направился к форме, где щуплый и низкорослый инженер распекал на чем свет стоит недотепу-рабочего, напоминая при этом бойцового петушка.
Я не знаю, кто я. Я был всегда. Всегда я служил Ему, но потом, когда Его свергли и заточили, служить стало просто некому. Мне было грустно…
И когда Мастер освободил меня, я сначала решил, что он — это Он. Новое воплощение Его, и именно ему я должен теперь служить. Ведь он придал мне почти ту же форму, что я и миллионы моих собратьев имели когда-то. Кто же, кроме Него, мог знать, как выглядела моя Раса, если никто из мягкотелых и даже их далеких предков нас никогда не видел? Даже их легенды ничего об этом не говорили.
Но потом я понял, что Мастер не Он. Жаль, конечно, но он остался для меня лучшим из мягкотелых. И даже иногда посещала крамольная мысль, что он лучше Его. Глупая мысль: без Него Мастер так и остался бы простым мягкотелым. Но теперь он заслужил счастье стать одним из нас. Мог бы даже первым, если бы захотел…
Как бы я хотел, чтобы Закон рухнул и вновь воцарилось Наше время, Наш порядок, чтобы мягкотелые стали грязью под нашими ногами, как те — их предтечи, а моя Раса вновь покорила мир.
Но мы, каменные, вечны и умеем ждать. Когда-нибудь оно настанет — Наше время!
Мы подождем…