Город-крепость
Шрифт:
— Я сделала то, о чем ты просил, — говорю я, хотя и не планировала. В течение нескольких часов я взвешивала имена. Риск. И более мне это не казалось какой-то мелочью.
Парень тяжело дышит. От его дыхания образуются облачка пара, напоминая мне о том тумане, что собирался на рисовых полях во время волшебного предрассветного часа. На мгновение он становится таким густым, что я почти вижу парня. Он собирается за моим окном, скатывается вниз, словно слезы.
— Сегодня утром мне бы не помешали хорошие новости, — говорит
— Слишком много восходов?
— Недостаточно, — отвечает он.
Моя рука покоится на оконной решетке. Чувствуется, как от стекла идет прохлада, извивается вокруг прутьев. Сквозь щели заползает зима: медленно, спокойно, гнетуще.
У парня возникают такие же ощущения. Он весь дрожит под черной толстовкой. Она промокла насквозь, как все те тряпки, которые я использовала, чтобы очистить раны Джин Линь. Неудивительно, что его зубы стучат.
Хотелось бы мне иметь возможность открыть окно. Не только для того, чтобы забрать ракушку или ощутить капли дождя на коже. Мне хотелось бы дотронуться до парня, отдать ему чуть-чуть тепла, что заполняет мою комнату и заставляет меня потеть.
Еще одно неисполнимое желание.
Но если я не могу поделиться с ним теплом, я могу назвать ему имена. Попытаться вернуть улыбку на его лицо. Если он такой симпатичный, когда хмурится, даже представить не могу, какой он, когда на его лице появляется настоящая, искренняя улыбка.
— Прошлой ночью здесь было десять мужчин. Ну и Лонгвей. — Это имя ложится на язык худшим из грехов, но я все равно его произношу, а парень даже не дрогнул. — Они не всегда пользовались именами. Я услышала только четыре.
Парень не улыбается, но и не хмурится. Он смотрит на мои пальцы, лежащие на прутьях решетки, словно знает, насколько отчаянно я хочу миновать окно.
— Какие именно?
— Фанг. Тот, у которого на лице вытатуирован дракон. Он каждый месяц собирает для Лонгвея дань. И в его обязанности входит разбираться... разбираться с теми, кто отказывается платить. Они называют его Красным Полюсом.
Парень кивает.
— Продолжай.
— Люн. Он следит за наркокурьерами. Есть еще человек с золотым зубом по имени Нам. Чем он занимается, я не знаю. Его они называют Ладанным мастером.
У меня в желудке поселяется беспокойство от воспоминаний опиумного дыма, от которого несколько часов назад у меня разболелась голова.
Я не должна этого делать, могу отказаться. Притвориться, что ничего не было. Что я никогда не мечтала снова встретиться с сестрой. Поехать на море. Я могу сидеть и ждать, а потом сказать послу Осаме "да".
От этих мыслей я вынуждена прислониться к кровати. Бедро охватывает болью от воспоминания того, как его сжимала рука посла.
— Фанг. Люн. Нам, — считает имена парень. Его три пальца загибаются к рукаву. — Кто четвертый?
Моему зачерствевшему телу как-то тяжело дышится. Я смотрю
Эти пальцы никогда не оставят синяков.
— Чунь Кит, — задыхаясь говорю я. — Последнее имя, Чунь Кит.
— Хорошо, — отвечает парень. — Все верно.
— Ты... ты знал? — В горле от переизбытка чувств, словно раздувается шар.
— Да, — кивает парень. Его черные как вороново крыло волосы, словно перья падают на щеки... смягчают углы. — Я проверял тебя, чтобы понять, сможешь ты достать информацию или нет. Ты отлично справилась.
— Значит остальные шесть имен... они тебе не нужны?
— Нет, нужны. В каком-то смысле. — Парень закусывает губу, что он, вероятно, делает довольно часто, потому что кожа в том месте сухая. — Скажи, а учетная книга там была?
— Учетная книга? — объемные и неуклюжие слова скатываются с языка.
— Вероятно, она похожа на большую тетрадь, — объясняет парень. — Она состоит из чисел и имен. Официальные записи о бизнесе, который ведется Братством.
Я возвращаюсь на встречу и вспоминаю про алую книгу, что лежала у хозяина на коленях. Она вся была исписана чернилами.
— У хоз... Лонгвея была книга. Он туда что-то писал.
— Ты видела, как он туда что-то записывал?
— Да, — я замолкаю, чувствуя, как от стыда горят щеки. — Но я... я не умею читать.
— Все нормально, — мягко говорит парень. — Книга... куда Лонгвей ее положил, когда собрание закончилось?
— Я... — Мой голос затухает, когда я мысленно возвращаюсь на встречу. Мужчины не задерживаются. Большинство из них сразу же выходит в коридор. Некоторые идут в комнаты девочек. А Лонгвей... Напрягаюсь, пытаясь вспомнить, куда делся хозяин после встречи. Я была слишком занята тем, чтобы запомнить все имена. — Я не помню. Наверное, отнес в свой кабинет.
— Кабинет?
— Он на втором этаже. Мне кажется. Я никогда там не была, — говорю я.
— Как думаешь, сможешь узнать? Что бы уже наверняка?
Выведать имена — это одно. Но рыться в кабинете хозяина... эта игра — риск. Желудок ухает вниз.
Он, вероятно, видит, как мои мысли отражаются на лице, поэтому не ждет моего ответа.
— Слушай, я понимаю... То, о чем я прошу, очень опасно. Но я бы не просил, если бы у меня был выбор. Но его у меня нет. Мне нужна твоя помощь.
Нужна. В его голосе сквозит неподдельное отчаяние.
— Почему?
— Потому что каждый день, просыпаясь утром, я мечтаю о другой жизни. И это единственная возможность ее заполучить. Единственная возможность вернуться домой. — В голосе такие же ссадины, как и на костяшках. От этого мои руки лишь крепче сжимают решетку.